эти изменники свободы должны быть уничтожены и что никакая кара, какую только возможно придумать, не может служить достаточным возмездием за их гнусные дела — это убеждение, я надеюсь, вы все принесли уже с собой и еще до моей речи вы достаточно были ожесточены против них теми страданиями, которые вы перенесли» (ИВ, 4:3:10).

Эта страстная речь произвела должное впечатление, и народ стал вооружаться всем, что подворачивалось под руку. На улицах закипели бои, и хотя зелоты были лучше вооружены и уже более или менее обучены воевать, численное превосходство было явно на стороне толпы. В итоге «ревнителей» загнали в Храм, вокруг которого они заняли оборону.

Судьбу этого противостояния решил Иоанн Гисхальский. Он сделал вид, будто решил примкнуть к «партии мира», и добился того, чтобы. р. Ханан, желавший прекратить братоубийственную войну, направил его к зелотам для ведения мирных переговоров. Однако, явившись в Храм, Иоанн неожиданно принес зелотам присягу на верность и стал убеждать их, что Анан обманывает народ; что он уже отправил письмо Веспасиану, в котором выразил готовность сдать ему город. Переговоры же, продолжил Иоанн, старый раввин затеял исключительно для того, чтобы убедить их сложить оружие.

Таким образом, констатировал он, у зелотов остается лишь два выхода: либо сдаться на милость толпы, либо получить помощь извне, чтобы разомкнуть кольцо осады и затем взять город под свой контроль. И добавил, что на милость толпы особенно рассчитывать на приходится, поскольку стоит им остаться без оружия, и родственники убитых ими сограждан сведут с ними счеты.

Судя по всему, именно Иоанн Гисхальский и подсказал запросить помощи у живущих на юге страны идумеев — родственного и долгое время враждебного евреям народа, который во II веке до н. э. царь Иоанн Гиркан I насильно обратил в иудаизм.

Формально идумеи считались такими же евреями, как и все остальные, в значительной степени смешались с ними, но определенные перегородки между двумя народами всё же оставались, восшествие на трон идумея Ирода и его царствование тоже не прошло бесследно. Но больше всего идумеев ранило то, что евреи всё еще не считают их до конца своими.

Призыв их евреями на помощь как раз и означал бы такое признание, и именно на это, а также на свойственный идумеям боевой нрав и был сделан расчет. Зелоты направили к вождям идумеев двух своих сторонников, «одаренных даром слова и силой убеждения», которые передали им следующее краткое послание: «Анан обманывает народ и хочет предать столицу римлянам; они сами, отделившиеся от него во имя спасения свободы, осаждены в храме. Времени для спасения осталось мало. Если идумеяне не поспешат к ним на помощь, тогда они попадут в руки р. Анана и своих врагов, а город в руки римлян».

Разумеется, это была ложь, но она сработала, поскольку идумеи уже давно хотели доказать, что они — куда большие еврейские патриоты, чем некоторые евреи во многих поколениях.

* * *

Дальнейшие события развивались стремительно.

Возбужденные речами послов зелотов, идумеи собрали почти двадцатитысячную армию и двинулись на «освобождение Иерусалима от предателей». Глава Синедриона Ханан бен Ханан узнал о том, что осажденные в Храме ревнители послали за помощью в Идумею слишком поздно, а узнав, велел запереть ворота города и выставить на них стражу.

Когда идумеи подошли к Иерусалиму, на его стены поднялся р. Иехошуа бен Гамла и обратился к ним со страстной речью, пытаясь убедить сложить оружие и войти в город с миром — чтобы затем вместе сражаться против общего врага. Эта длинная речь также приводится в «Иудейской войне», но затем автор книги признается, что передает ее «приблизительно», с чужих слов. Вероятнее всего, она была намного короче, и Иосиф попросту решил, используя рассказ перебежчиков, снова блеснуть своим мастерством ритора и на основе тех тезисов, которые были в его распоряжении, написал речь, которую он сам бы произнес, окажись на месте р. Иехошуа бен Гамлы.

Рабби Иехошуа начал с того, что вполне понимает те чувства, которые привели идумеев под стены столицы, но дело в том, что все, им сказанное, — ложь, никто из законных властей не замышлял предательства, и сейчас город напряженно готовится к обороне от приближающихся римлян, поскольку заключать с ними мир надо было раньше.

«Но теперь, если бы мы и желали, нам было бы трудно помириться с римлянами, так как завоевание Галилеи сделало их гордыми, а преклониться перед ними теперь, когда они уже так близки, было бы для нас позором страшнее смерти. Я, правда, лично предпочел бы мир смерти. Однако раз война объявлена и находится в полном разгаре, я также охотно предпочитаю славную смерть жизни военнопленника. А кто же, говорят, тайно послал к римлянам? Одни ли мы, представители народа, или вместе с нами также и народ по общему решению? Если только мы, — то пусть же нам назовут друзей, которых мы послали, прислужников, способствовавших измене! Был ли кто-нибудь пойман на пути к римлянам или схвачен на возвратном пути? Быть может, напали на следы письма? И каким образом мы могли это скрыть от столь многих граждан, с которыми находимся в постоянном общении?» — продолжил р. Иешуа доказывать беспочвенность обвинений против высшего руководства Иудеи.

Затем он попытался объяснить, что за речами зелотов о том, что они якобы защищают интересы широких народных масс, кроется очередная ложь: народ как раз устал от развернутого ими террора, скорбит по невинным жертвам и понимает, что с их приходом к власти в Иерусалиме начнут править бал произвол, беззаконие и кровавые расправы с любым, кто только посмеет заикнуться о своем несогласии с ними.

«Вы можете, — продолжил р. Иехошуа, — если только хотите вступить в наш город не как враги, убедиться собственными глазами в том, что я сказал: вы увидите вконец разграбленные дома, жен и детей убитых — в черной траурной одежде, вопли и слезы во всем городе. Ибо нет человека, который не испытывал бы на себе насилий этих безбожников; они в своем безумии зашли так далеко, что свою разбойничью отвагу принесли с собой из деревень и городов не только в самое сердце всей нации — Иерусалим, но и отсюда — в самый храм. Последний они превратили теперь в крепость, в место убежища и укрепленный пункт против нас. Место, свято почитаемое на всем земном шаре, даже иноземцами, обитателями окраин мира, знающими о нем только понаслышке, эти чудовища, здесь же родившиеся, топчут ногами. Но верх их наглости — это то, что они в своем теперешнем отчаянном положении вооружают племена против племен, государства против государств