Прусские пули так и свистели, рядом с воем пролетело ядро, которое, однако, никого не зацепило. Петенька пришпорил лошадь, стараясь не отстать от гусар, и сжал слегка взмокшей ладонью саблю. Совершенно неожиданно он понял, что боится! У него даже зубы слегка застучали. А впереди, за рваной пеленой дыма, показались прусские шеренги. Офицерам все-таки удалось навести подобие порядка, первый ряд припал на колено, второй целился поверх их голов.

Однако гусары летели, словно буря, и даже грянувший залп пруссаков не мог их остановить. Несколько всадников вылетели из седел, какая-то лошадь с визгом забилась на земле, заливая все кровью, брызжущей из простреленной головы. Петенька влетел в завесу едкого порохового дыма, от которого сразу закашлялся и даже выпустил саблю, оставив ее болтаться на правом запястье. Но все это длилось одно мгновение, не более, эскадрон пролетел сквозь синеватую завесу и оказался прямо перед строем пруссаков. Первая шеренга лихорадочно перезаряжала фузеи, вторая целилась. Офицеры размахивали шпагами, что-то натужно кричали, но Петенька словно бы оглох. Нет, не от испуга, но ведь все прусские фузеи смотрели прямо ему в грудь.

– Галопом! – словно сквозь вату долетела команда полковника, и Петенька отчаянно наподдал шпорами коню.

Пруссаки снова открыли огонь, хотя стройного залпа у них не получилось. Кто-то жаркий и хищный рванул Петеньку за плечо так, что он едва не вылетел из седла. Но боли не было, и краем глаза Петенька заметил, что пуля только сорвала эполет и разодрала в клочья мундир. Стройные ранее шеренги гусар рассыпались, несколько всадников вырвались вперед, и Петенька обнаружил неожиданно для самого себя, что он летит чуть ли не впереди всех. Перед ним колебалась неровная синяя стена мундиров и тусклых медных гренадерок, поблескивающие иголки штыков.

Он снова покрепче сжал саблю и еще раз пришпорил коня. Прогремел еще один прусский залп, практически в упор, но гусары уже врезались во вражеский строй. Истошные крики, брызги крови, вспышки… Петенька окончательно перестал соображать, он видел только, что конь несет его прямо на штыки. Но пруссаки словно бы разлетелись в стороны, и он оказался прямо в гуще строя. Привстав на стременах, Петенька заорал что-то невнятное, скорее это было просто звериное рычание, и нанес бешеный удар. Закаленный клинок рассек голову до нижней челюсти, полетели липкие красно-серые брызги. Рядом крутились другие гусары, бешено размахивающие саблями, но и пруссаки, сбившись мелкими кучками, пытались отмахиваться штыками. Началось форменное безумие: окровавленные лица, испуганное ржание лошадей, хриплые крики, вспышки выстрелов, рваные клочья дыма, стоны, отвратительный запах вспоротых кишок, красная пелена в глазах.

Гусарский полк прорвал первую шеренгу пруссаков, разметал их в стороны, и когда Петенька пришел в себя, стряхнув багровый морок, то обнаружил, что совершенно цел, только мундир порван в нескольких местах и вся его правая сторона заляпана подсыхающей кровью. Но ведь это не страшно? Но впереди снова синели прусские шеренги, над которыми трепыхалось мокрое полотнище с черным орлом. Ниоткуда возник полковник, который отечески похлопал Петеньку по плечу:

– Не думал, не думал, что ты такой мастер. Потрясающий удар, я даже не предполагал, что офицеры Тайной канцелярии на такое способны. Вы же едва не развалили его напополам.

Петенька зарделся:

– Что вы, господин полковник, просто сабля хорошая.

– Ну-ну, не скромничайте, молодой человек, – ухмыльнулся полковник. – Кроме хорошей сабли я увидел еще и хорошую руку. Да, вы ведь первым ворвались во вражеский строй, я обязательно доложу об этом командующему. – Но тут лицо его затвердело, и он рявкнул: – Они еще держатся! Трубач, построение! Новая атака!

Гусары собрались, и хотя их строй стал заметно реже, глаза всадников горели боевым огнем. Резкий звук трубы – и полк ринулся вперед. Морось, сыпавшая до этого, перешла в дождь, и Петенька начал даже опасаться, что почва слишком размокнет, что сделает кавалерийскую атаку невозможной. Нет ничего более жалкого, чем гусар, увязший в болоте. Но полковник не собирался этого дожидаться, он махнул саблей, указывая направление, и потрепанные, окровавленные шеренги послушно рванулись дальше.

Пруссаки открыли беспорядочный огонь, но остановить русских не сумели. Перед строем валялась целая груда трупов, человеческих и конских, но это не остановило гусар. Лихими прыжками они перелетали через неожиданное заграждение и врезались прямо в синюю шеренгу. Кажется, конь сам решил, что ему следует делать, потому что Петенька даже охнуть не успел, как снова очутился среди неприятелей. Не конь, а птица! Теперь ему пришлось сражаться за свою собственную жизнь, с таким ожесточением бросились на него пруссаки. Он колол и рубил наотмашь, отсекая руки, пытавшиеся стащить его с седла, отбивал штыки, но не всегда успевал, и пару раз горячая сталь полоснула его по бедру. Он даже успел удивиться: когда это вражеские гренадеры ухитрились раскалить свои штыки и зачем это вообще делать? Самое же главное – он навек зарекся участвовать в кавалерийских атаках. Издали это смотрелось гораздо красивее, а здесь какой-то безумный водоворот пороха, стали, огня, дыма, свинца и крови. Сейчас Петенька начал понимать, почему захлебнулась атака кирасиров Зейдлица при Кунерсдорфе, ведь выдержать такое было свыше человеческих сил.

* * *

Король стоял, вцепившись заледеневшими руками в камни невысокой ограды. Проклятое военное счастье снова обмануло его! Мимо фермы бежали сначала отдельные солдаты, двое, трое, пятеро… Командир королевского конвоя вопросительно поглядывал на Фридриха, ожидая приказа перехватить дезертиров, после чего их наверняка ждал бы расстрел, но король молчал. Он видел, что атака русских гусар пробила-таки центр прусской армии, и в эту брешь с грохотом прибоя ринулась вся русская армия, захлестнув долину. Длинные, ощетинившиеся сталью, зеленые шеренги пехоты, поредевшие, но все еще грозные железные эскадроны кирасиров, и казаки, эти дикие казаки, о которых столько рассказывали сплошные ужасы. Шувалов, этот проклятый Шувалов, предусмотрительно не пустил их в дело во время сражения, потому что они не выдержали бы столкновения с регулярной армией. Но во время преследования армии разгромленной им цены не было.

А прусская армия была снова разбита. Мимо фермы неслась огромная, беспорядочная, бурлящая толпа, в которой перемешались гренадеры и фузилеры, бросившие пушки артиллеристы и потерявшие лошадей гусары. Они совершенно обезумели от ужаса, перестали быть солдатами, потеряли рассудок, превратились в перепуганных баранов.

– Спасайтесь! Спасайтесь, кто может! Нас предали! Казаки! Татары! – доносились со всех сторон истерические вопли.

Во двор фермы влетел всадник в разорванном, окровавленном мундире, буквально почерневший от порохового дыма. В последний момент лошадь под ним пала, и он кувырком покатился по земле, но сразу же вскочил. Король с трудом узнал генерала фон Ашерлебена.

– Ваше величество! Спасайтесь! Все потеряно, скоро здесь будут русские! – заорал он, не выпуская из рук сломанной шпаги.

Король смотрел на него, не в силах сказать ни слова, странное оцепенение сковало его.