— Как нам дальше с человеком и псицей быть? Сами понимаете, к себе их взять не можем. Не донести, а сами они не дойдут. Без чувств лежат. И что ж это за хворь у них такая? На псице ни одной раны не вижу.

— Я надумал, — ответил Дубыня. — Когда совсем рассветет, я позову беров. Тут, недалеко, есть их берлога. Беры помогут донести человека и псицу до избы волхва Хранибора. Мне их не дотащить: ни того, ни другого. Уж больно они тяжелы … — закряхтел леший, вспомнив, как он нес псицу и человека до лодки, а потом вытаскивал их из нее. — Эта псица по тяжести сродни беру будет, что ее потащит! Когда принесем, то я и Хранибор начнем их лечить. Хранибор по-своему, а мы по-своему. — Дубыня кивнул на кадочку с золотым корнем. — У псицы ран нет. И дышит ровно — не как человек. Видимо спит…

Леший приложил к мерно вздымавшейся широкой груди псицы свое волосатое ухо. Прислушался… И отпрянул! Да так прытко! Просто отлетел подальше и замер, выпучив глаза! Русалки раскрыли рты. Да и было от чего!

Псица неожиданно вскочила и так рыкнула на Дубыню, что показалось, по озерной глади пробежала рябь. Рявкнула сильно, громко, но негрозно. Внушительно и пугающе у нее не получилось. Сильные мощные лапы псицы подкашивались. Ее голову мотало из стороны в сторону. Она ощерилась, и сделала такое движение, будто изготавливалась к прыжку. Но… Она еще слишком слаба, слишком измучена непонятной хворью.

Псица тяжело свалилась на задние лапы. Посмотрев на лежащего в мороке Кирилла, и задрав голову к небу она, чуть приоткрыв пасть, издала долгий протяжный вой… Жаловалась, обращалась к небу за помощью. Но ответа она не дождалась… Лишь безмолвная, белесая угасающая луна отражалась в ее черных глазах.

Псица снова попыталась встать. Не получилось… В глазах устремленных на лешего и русалок застыли мольба и слезы. Волоча задние лапы, она подползла к человеку и без чувств упала на его грудь.

Потрясенные этим жалобным воем русалки и леший молчали. Они видели истинную самоотверженность. Хотя псице худо, но все равно — она из последних сил старалась защитить своего друга. Псица все-таки смогла подняться еще раз. Шатаясь, тоскливыми глазами смотрела на русалок, перевела взгляд на лешего.

Увидев, что никто не собирается причинить зла ни ей, ни ее друга, псица стала молить о помощи. Именно так все ее поняли.

— Бедная, — сказала Русава. — Чем же тебе помочь? Мы не знаем.

Присев над ней, она осторожно протянула руку к лобастой голове. Псица, будто зная, что зла уже ожидать не от кого, повернула к русалке умную морду и попыталась лизнуть руку…

— Так, Дубыня! — Русава резко повернулась. — Теперь без смеха. Думай быстро. Настой золотого корня раны затягивает. Это мы видели. Ты говорил, что он мертвых оживляет, а живым жизнь продлевает. Мы не знаем, что пережили псица и этот человек; нам неведомо что за хворь на них напала. Но я чувствую, они здесь не просто так и не со злом. Значит, они наши друзья. Теперь быстрей соображай, что надо делать? Как лучше дать псице этого снадобья?

— Сейчас! — засуетился леший. — Сейчас! Я уже придумал, как ей помочь. Сейчас!

Схватив бадейку со снадобьем, он метнулся к уставленному посудой большому пню. Там, подвинув к себе расписное блюдо, бросил в него ложечку чудесного зелья. Из своей сумы стал спешно вынимать наполненные какими-то жидкостями чарки, кувшинчики, плошки и тут же выливая их в блюдо и сразу же сдабривая смесь пахучими корешками. Только руки мелькали!

Зелье, создаваемое Дубыней, шипело и булькало. До русалок донесся приятный незнакомый запах. Псица повела горячим черным носом и, высунув язык, облизнулась.

— Вот! — Дубыня с блюдом в руках бросился обратно. — Как сотворить такое зелье меня знакомая ведунья научила. Я вам о ней говорил: знахарка Белана, что папоротниковым цветом владеет. Ее зелье! Кажется, ничего не упустил. Она им и зверей, и людей пользует. Только золотого корня у нее нет. Думаю, это то что надо. Главное, чтобы псица это зелье проглотила. Ведь золотой корень горький: лесной чеснок в сравнении с ним сладким медом кажется.

Русава взяла блюдечко. Сама псице даст. У лешего от волнения вон как руки трясутся! Да не то что трясутся — ходуном ходят! Русалка, понюхав золотисто-белую жидкость, улыбнулась: — Пахнет приятно. Сама бы попробовала, но… Молодец, Дубыня!

Русалки настороженно глядели на отважную и бойкую подругу. Сколько ж можно рисковать? Не побоялась задержаться на Гнилой Топи и посмотреть что там творится — хорошо! Нашла и привела в озеро новую русалку Снежану — это просто здорово! Но зачем же руку-то в пасть незнакомого и свирепого зверя совать? Ведь зубы в этой пасти не меньше чем у бера! Да и на Дубыню псица рыкнула так, что до сих пор в ушах звенит. Страшный зверь!

Этак и без пальцев, а то и без руки остаться можно! Неважно, что с золотым корнем и эту беду залечить можно. Неважно! Пусть лучше Дубыня псицу с ложечки кормит — это он ее сюда привез. Он со зверями дружбу водит. Они его друзья и души в нем не чают.

А Русава уже зачерпнула одной рукой ложечку зелья, а другой бесстрашно разжала пасть псицы. Показались острые, тускловато белеющие клыки. Но псица не сделала ни одного движения. Все понимая, она смотрела на русалку умными глазами. Сейчас ее вылечат.

Влив в пасть ложечку жидкости, Русава осторожно отвела руку, а другой погладила псицу по голове. Та облизнулась и слабо стукнула хвостом по подстилке.

Довольная Русава погладила псицу еще раз. Еще…

— Русава, — тихонечко сказал леший. — Ты бы не гладила ее по голове. Ни к чему. Лучше за ушком почеши. Ах, да! Ушей-то у нее нет. Обрублены зачем-то. Но все равно, за ними, за обрубочками, почеши. Так лучше и ей радостней…

Велла и Ярина переглянулись. Дубыня говорит странные вещи. Они всегда гладят лесных зверей по голове — если, конечно, те позволяют. Бера не очень-то приласкаешь. Они вообще неучтивы — беры. Им бы только в кустарнике шуметь, да орать, зверье распугивая. Чтобы оно их ягоды не поело.

— А почему, Дубыня? — так же тихо, как и леший, спросила Ярина. — Почему за ухом лучше?

— Это потому, Ярина, что гладить лесных зверей по голове не стоит. Им кажется, что они маленькие, их унижают и хотят подчинить. Лучше за ухом. Им так приятнее. Они это любят.

Псица умно смотрела на русалку. Она на глазах выздоравливала, хотя глаза ее сами собой смыкались, словно непреодолимый сон овладевал ею. Но из глаз исчезли слезы, теперь русалки не увидели в них мути. Перестали подрагивать лапы, пропала дрожь в сильном теле.

Стукнув пару раз хвостом, псица неторопливо, с осторожностью, встала. Видимо, она помнила, какая слабость ее недавно одолевала. Как ее не держали сильные лапы.

Псица обвела русалок внимательным взглядом. Неторопливо, пристально, посмотрела лешему в глаза. Казалось, она хотела что-то сказать. Потом взглянула на Русаву. В глазах псицы светились счастье и благодарность.

«Ты помогла мне. Вы все помогли мне. Только что я была очень больна. Я страдала. Мы многое пережили. Пожалуйста, помогите ему, как вы помогли мне. Дайте и ему тоже этого чудесного питья. — Тут псица повела головой в сторону Кирилла, который все так же был в бесчувствии. Лицо его бледно, а дыхания почти не слышно. — Он мой вожак. Он не должен страдать. Помогите…»