Станция находилась прямо на слиянии канала с рекой и своим центральным нефом и проходами напоминала базилику современного места паломничества, принимавшего миллионы пилигримов в год, что было не так далеко от истины. Немцы ничего не почитают больше, чем умение приходить на работу вовремя.

Лишь добравшись до станции и увидев газетные киоски, я узнал, что убит пятый ветеран-инвалид. Я купил обеденный выпуск вечерней газеты и выяснил, что доктор Гнаденшусс нанес новый удар. На этот раз он убил моего знакомого — Иоганна Тетцеля, одноногого фельдфебеля с густыми седыми усами. Я разговаривал с ним перед аквариумом Берлинского зоопарка, там-то его и убили. Именно Тетцель подсказал мне искать Пруссака Эмиля в «Синг-Синге». А теперь был убит, как и другие: выстрелом в упор, прямо в лоб, из малокалиберного пистолета.

Первой мыслью было, что Тетцель — единственный одноногий, застреленный доктором Гнаденшуссом. Это показалось мне примечательным лишь тогда, когда я вспомнил, что Тетцель работал в паре с другим ветераном, Иоахимом, который, как и все предыдущие жертвы, был вовсе без ног. Почему доктор Гнаденшусс убил одного и не тронул другого? Если только Иоахим не сменил место. Вторая мысль была, что я, наверное, зря теряю время: вряд ли доктор Гнаденшусс так скоро снова себя проявит. Вероятно, он уже сочиняет очередное хвастливое письмо для газет, в котором обвиняет полицию в непрофессионализме. И возможно, он прав. Мы, кажется, ничуть не приблизились к его поимке.

Я представлял Вайса и Генната перед аквариумом Берлинского зоопарка, рядом с фургоном отдела убийств и почти слышал, как Геннат ворчит из-за моего отсутствия. Он был прав, и некоторое время я подумывал отказаться от маскарада и отрапортовать, что возвращаюсь на «Алекс». Трезвый и готовый выполнять работу на уровне. Как ни старался, не мог отделаться от мысли, что в моем теперешнем занятии есть что-то унизительное, особенно после событий предыдущего дня. А мне еще предстояло доложить о стрельбе на Фридрихштрассе. Я дважды звонил Бернхарду Вайсу, но оба раза он был у Гжесинского в Министерстве внутренних дел. Учитывая, что только Вайс знал о моей работе под прикрытием, мне не хотелось говорить с кем-либо другим, иначе пришлось бы объяснять, как я оказался на Фридрихштрассе.

Я все еще переваривал новую информацию, когда увидел банду отвязных парней, которые с самодовольным видом расхаживали по Вильгельм-Уфер. Их легко было заметить по характерному наряду — кожаные шорты, на головах цилиндры или котелки, полосатые жилеты и пиратские серьги в ушах. К сожалению, парни меня тоже заметили, и я оказался немедленно окружен.

— Так-так-так, — произнес вожак, высокий, мускулистый юноша лет семнадцати с ковбойской банданой на шее. Он сжимал тяжелую трость из терновника и был покрыт татуировками, заявлявшими о его верности «Лесным пиратам», что мне ничего не говорило. — И что тут у нас? Диво безногое? Может, человеческая многоножка? Красный барон? Получеловек-полутележка.

Четверо его приятелей сочли эти слова очень забавными. Но вожак еще не закончил и, казалось, лишь разогревался.

— Хорошая у тебя медалька. Железный крест. Первого класса. Тебе его дали за храбрость? За изнасилование бельгиек? Хорошо поработал, раз наградили. Или ты просто французиков убивал? Знаешь, ты должен покрасить свою тележку в красный цвет, на манер Манфреда фон Рихтхофена. И сможешь носиться по Берлину, как красный клутц. Тогда действительно будет похоже на то, что медалька заслуженная. Думаю, я хотел бы себе такую. На самом деле, думаю, мне понравилась бы твоя медалька. Она подойдет к моему жилету. Что скажете, парни? Пойдет мне такая славная медалька?

Стая голодных молодых волков захохотала еще громче. Выходившие из здания вокзала берлинцы благоразумно обходили их стороной, и я понимал, что никто не собирается приходить мне на помощь. Я оказался в беде и уже потянулся за пистолетом.

Вот только его не было под кителем. Сообразив, что оружие, должно быть, выпало тогда же, когда и портсигар, я почувствовал, как мое лицо застыло от тревоги, которая в жестких голубых глазах вожака, наверное, выглядела очень похожей на страх.

— Не волнуйся, барон. Мы тебя не обидим, если не придется. Просто отдай медаль, и мы оставим тебя в покое.

Он многозначительно похлопал по толстому набалдашнику трости. Без сомнения, если ударит ею, у меня будут серьезные неприятности. Я напряг мышцы ног, ожидая, что придется вскочить и защищаться. Со стороны это, разумеется, приняли за еще один признак страха.

— Глянь, Эрих. — Один из аколитов «быка» заржал. — Ублюдок-то обделался.

— Это правда, Манфред? Ты обосрался?

Я начинал думать, что Геннат, возможно, прав насчет убийств Гнаденшусса, и во всем виноваты порочные детишки.

— Ты не получишь эту медаль, сынок. Раз я едва не погиб, зарабатывая ее, то не отдам добровольно, потому что снова боюсь быть убитым, к тому же таким мерзким мелким педиком, как ты. Если нужна медаль, почему бы тебе не купить ее в магазине приколов? А еще лучше, почему бы самому не пойти в армию и не заслужить награду? Посмертно. Да, так будет лучше, думаю. Лучше и для тебя, и для общества. Потому что стране точно не нужны трусливые ничтожества в засаленных шортах, вообразившие, что пытаться грабить безногих — верх отваги.

Члены банды издали протяжный девчоночий стон ужаса, а один из них присвистнул, будто мое оскорбление требовало ответа. Вожак собирался что-то предпринять, я это видел.

— Извиняюсь. Что ты сказал, Манфред?

— Думаю, ты его расслышал, — произнес кто-то невидимый мне. — А если ты не только тупой, но и глухой, то этот человек посоветовал тебе вступить в армию и получить медаль посмертно. И надо сказать, я согласен с каждым его словом.

Главарь банды повернулся и тут же был сбит с ног сильным ударом справа, который, похоже, сломал ему нос. Одному из его подручных досталось по плечу толстой ротанговой тростью, остальные разбежались. Все это заставило меня поднять глаза на своего безупречно одетого спасателя. К тому же знакомого.

Это был инспектор полиции Курт Райхенбах.

Я снял темные очки, чтобы удостовериться, и тогда он нахмурился, затем посмотрел на меня сверху вниз, недоверчиво потирая глаза. Стоя против солнца, он выглядел черной дырой в космосе. Кем-то, кого там вообще не было, но мне повезло, что на самом деле был.

— Боже мой. Гюнтер? Бернхард Гюнтер? Это ты?

Моя маскировка была хороша, но не настолько, чтобы обмануть человека, которого я знал несколько лет, к тому же хорошего детектива. Но Курт Райхенбах, как обычно, больше напоминал фланера, чем полицейского. На нем был элегантный светло-бежевый костюм с рубашкой в сине-белую полоску, белый жилет и белый галстук, из верхнего кармана торчал синий шелковый платок, а из петлицы — гвоздика; завершал ансамбль залихватски сдвинутый набок светло-коричневый котелок. Возможно, Курт направлялся на ипподром в Грюневальде или на приятный обед в Ванзее. Его седая борода была длиннее и пышнее обычного, а в глазах горел рубиновый огонек. Весь его вид почти убеждал, что быть полицейским весело.