— Спасибо. Но откуда ты все это знаешь?

— Долгая история. Но я был там, когда это случилось. Изображал клутца. И видел все от тихого пролога до огненного финала. В отличие от девушки. Что бы она сейчас ни говорила, она не видела ничего, кроме трупа Вилли.

— И ты не хочешь забирать лавры себе, потому что?..

— Потому что я свидетель. И потому, что не хочу появляться на «Алекс» и заниматься бумажной работой. Пока не хочу. Не в таком виде. Я подумал, что, может, ты заедешь его забрать и посмотришь, там ли «Бергман МП-18», из которого он убил Вилли. И машина, на которой он приезжал. Желтый «БМВ Дикси», номер ИА 17938. Если да, свидетель тебе вообще не понадобится.

— Знаешь, зря ты стал коппером.

— Как это?

Райхенбах бросил монету в мою фуражку.

— Столько деталей. Тебе следовало стать ученым. Или философом. — Широко улыбаясь, он прикурил две сигареты и сунул одну мне в рот: — Ты меня порадовал, Берни. Ничто так не поднимает настроение, как арест того, кто виновен, как сам грех, не так ли?

— Это точно лучше, чем арест невиновного.

Я смотрел, как Курт Райхенбах уходил, насвистывая и помахивая тростью, будто Ричард Таубер[57], словно ничто в мире его не заботило. На Курте были гетры, чего я раньше не замечал. Полицейский в гетрах! Я едва не рассмеялся — меня бы ничуть не удивило, если бы он начал петь и танцевать.

Перейдя улицу, Курт остановился у новенького «бреннабора» с открытым верхом — автомобиля с наружным багажником и ящиком для инструментов на подножке — и распахнул серую дверь. Прежде чем забраться на переднее сиденье, он обернулся и помахал мне рукой, что мало помогало моему прикрытию, но заставило ощутить благодарность за то, что Райхенбах был моим другом. И он, конечно, прав. Мне следовало подстраховаться. Я слишком многое не продумал. И решил позвонить Бернхарду Вайсу, чтобы обсудить с ним свою авантюру с прикрытием, как только снова окажусь дома.

Но на обратном пути в театр к Бригитте заело одну из осей тележки, на чем моя миссия, казалось, и закончилась. Какое-то время я просто сидел на месте, затем таксист спросил, не нужна ли мне помощь, и я был вынужден ответить, вопреки всем доказательствам обратного, что прекрасно справлюсь, от чего вид у бедняги стал одновременно озадаченный и раздраженный.

Мне уже стало ясно, что Пруссак Эмиль пользовался этой штукой не для передвижения по мощеным улицам города, а просто чтобы сидеть на ней для вида. Тележка была недостаточно прочной, и я представил, что грабитель, с которым работал Эмиль, должно быть, доставлял его на место преступления в хорошем удобном автомобиле. На секунду я задумался, не отнести ли эту каталку в велоремонтную мастерскую, но пришлось бы тащить ее по улицам с риском вызвать презрение и гнев моих сограждан-берлинцев, которые вполне обоснованно решили бы, что я такой же ловец простофиль, как и Пруссак Эмиль. А там и обо всех нищих ветеранах — даже настоящих — начнут думать плохо и перестанут им подавать. Было достаточно одной возможности такого исхода, чтобы заставить меня бросить тележку в канал. Это я и сделал, когда убедился, что никто не смотрит.

Я снял свой китель, фуражку и темные очки и пошел обратно в театр «Шиффбауэрдам», испытывая облегчение от того, что маскарад, скорее всего, закончился. Сегодняшние репетиции завершились, музыканты уже выходили из парадной двери и направлялись в пивную на другой стороне улицы. Я поднялся в комнату Бригитты, и она сняла с меня грим. Говорила Бригитта мало, поскольку мы были не одни: компанию нам составляла одна из звезд представления, рыжеволосая Лотте Ленья. Она курила сигарету, пила виски, напевала и читала выпуск «Красного флага». Я не возражал против того, что Лотте, возможно, была коммунисткой, как она, похоже, не возражала против меня. И речь не о том, что я полицейский. Уверен, Бригитта об этом не распространялась. Но, пока она надо мной работала, я начал расслабляться и принялся насвистывать, вызвав настолько яростно враждебный взгляд мисс Леньи, что почувствовал себя обязанным прекратить.

— Моя мама-венка однажды сказала мне, что не доверится мужчине, который свистит, — сказала Лотте, критически взглянув на меня поверх очков. — Никогда. Это самый отвратительный звук на свете. Когда я спросила, почему, она сказала, что свистом воры и убийцы посылают друг другу зашифрованные сигналы. Знаете ли вы, что именно по этой причине свист и сегодня запрещен в «Линден Аркад»? О да! Там решат, что вы — мальчик по вызову, и попросят вас уйти. Но хуже того — когда некоторые недобрые люди хотят вызвать ужасных дьяволов и злобных демонов, которых не следует называть по имени, они тоже свистят. Вот почему свист запрещен у мусульман и иудеев. Это не просто боязнь прослыть безбожником, а более древний страх, что призовешь нечто злое. Собаку, которая может оказаться вовсе не собакой. Женщину, которая может оказаться не женщиной. Или мужчину, который может оказаться не мужчиной. Козла, который может быть самим дьяволом. Викинги верили, что свист на борту корабля вызывает злых духов, которые порождают штормы, и они вполне могли выбросить провинившегося за борт, чтобы задобрить богов.

Широкий рот Лотте с сильно напомаженными губами распахнулся в озорной улыбке, точно огромный плод инжира:

— Все это, конечно, невежественные суеверия. Но гораздо важнее то, что в театре никогда не следует свистеть. Работники сцены свистом сообщают о смене декораций. Люди, которые свистят в театре, могут сбить с толку сценические бригады и заставить их поменять декорации, а это способно привести к серьезным несчастным случаям. Я знаю, поскольку сама видела, как такое происходит. Вообще говоря, мы называем это неудачей. А вы же знаете, как к ней относятся в театре. Просто помните об этом, мой прелестный друг, когда в следующий раз у вас возникнет искушение посвистеть здесь. Пожалуйста, постарайтесь обуздать свои губы, даже если рядом окажется прекрасная Бригитта.

С этими словами Ленья ушла.

— Не обращай на нее внимания, — сказала Бригитта. — Лотте известна своей вспыльчивостью.

— Кроме шуток?

— Но она ведь кое-что из себя представляет, да?

— Такую женщину я не скоро забуду. Тебе лучше принести уксус. Я все еще чувствую ее жало. — Я скорчил гримасу: — Она случайно не из дамского клуба скорпионов, как ты думаешь? Одна из пикантных «сиреневых» дамочек, которые могут прекрасно обходиться без мужчин. Знаешь, как Сафо и моя школьная учительница.

— Я же тебе говорила. Она замужем.

— Ты тоже была. И посмотри, как все обернулось.

— Уверяю тебя, Лотте любит мужчин не меньше, чем всякая другая женщина.

— Ну, если другая женщина — это ты, все в порядке. Но если речь о «колючке» или эмансипированной девице из «Гогенцоллерн лаундж», то я не уверен. Кроме того, у Вайса есть друг, Магнус Хиршфельд[58], который считает, что в Берлине более двухсот пятидесяти тысяч лесбиянок.