– В них кто-то говорит, – сообщаю Надежде. Надоело из себя пейзаж изображать.

Тебе показалось, даже ко мне не повернулась.

– Не показалось, не показалось, – дотрагиваюсь до другого столба – не такого раскуроченного и слышу. Плохо, тихо, но слышу. Раздумываю, потом решаюсь прижаться ухом.

«Рисовые поля Японии – произведения искусств. Высаживаются ростки риса таким образом, чтобы при своем росте изобразить сложную пейзажную картину – гору Фудзи, журавлей, цветущую сакуру, монахов. Рисунки составляют специально назначенные жители деревни, которые в промежутках между севом делают сотни эскизов, согласно которым и высаживается рис».

Японские необыкновения! Только тихие, с помехами, но они! А чему удивляться? К Токийской башне идем. Правильным путем идем. Только теперь я вдруг понимаю, что не верила. До конца не верила. Где-то всё равно свербело: нет там ничего, нет никакой башни, не видно с нее ни Фудзи, ни Токио. И вот. Камень свалился. Даже не камень, а каменище. Петь хочется. И плясать.

Прижимаюсь к другому столбу.

«Рыбный рынок Цукидзи в Токио поражает исполинскими размерами. Рынок специализируется на продажах туш гигантских кальмаров, которых добывают специально для этого обученные кашалоты, поэтому помещения, где происходят аукционы, превосходят по размеру ангары для самолетов. Если выйти на набережную, то можно увидеть, как вверх и вниз по узкому Токийскому заливу величаво плывут гигантские тела кашалотов с белыми печатями, обозначающими их принадлежность той или иной рыболовецкой компании».

Я бегаю как дурочка от столба к столбу и слушаю необыкновения. Разные. Знакомые и незнакомые. Известные и неизвестные. Смешные и страшноватые. Я забыла обо всем и обо всех. Может, Надежда меня звала. Не до этого. Прочь. Я должна выслушать их все. Вот это, например:

«Японцы не чувствительны к обычному спиртному в силу специфики своей физиологии. Поэтому эквивалентом алкоголя для них является томатный сок и его производные. Томаты выращиваются на гидропонических станциях. Любовь японцев к культивированию данного растения доходит до того, что некоторые компании выращивают на своих гидропонных станциях гигантские помидорные деревья с огромными плодами, превосходящими по размеру арбузы».

Я вижу эти деревья! Да-да! Я вижу их огромные кроны, висящие красные шары – сочные, полупрозрачные, ждущие, когда в них воткнут трубочку и выпьют содержимое. Это не фантазия. Это не радио. Это телеканал! И всегда был телеканалом, вот только ловили мы его на слабый приемничек. Как жаль! Всё, что нужно, у нас имелось под ногами – спустись в мастерскую, возьми отвертку или паяльник. Даже плакать хочется – как много мы упустили.

Вера! Вера!

Конечно, именно этого нам не хватало – веры в свою мечту! Только теперь понимаю и ужасаюсь. И не зря в школе талдычили – вы родились под счастливой красной звездой! Молодым везде у нас дорога!

«Женская борьба сумо вызывает у иностранцев особенно жаркие споры, так как, на их взгляд, напрямую угрожает здоровью спортсменов. В борьбе принимают участие женщины, находящиеся на последних днях беременности. Они стараются вытолкнуть друг друга за пределы глиняного круга, используя для этого лишь собственные животы. Борются сумоистки практически обнаженными, и поэтому соревнования пользуются особым успехом у мужчин. Довольно часто случается, что роды происходят прямо на борцовской площадке, и в давние времена действительно подчас приводило к гибели матери или новорожденного. Но в последние годы на соревнованиях неотрывно дежурят акушерские команды, которые обеспечивают родовспоможение и сохранение жизни как рожениц, так и их детей. Профессиональные спортсменки стараются после родов как можно скорее вновь забеременеть, чтобы через девять месяцев выйти на татами».

И их я вижу – отважных японок с огромными животами и грудями, похожих на богинь плодородия, готовых сойтись в схватке, а может, даже и родить. Мне не кажется, не чудится – я никогда не видела беременных и уж тем более никогда не видела роды, и теперь, зажмурившись, я смотрю широко открытыми глазами, как это происходит. Увидь такое раньше, меня бы стошнило, но тут другое – волшебные события в волшебной стране. Вот появляется что-то красное, а потом вдруг и неожиданно – маленькое, сморщенное, в слизи и крови, за ним тянется пуповина, а сумоистка, бесстыдно расставившая ноги, приподнимается на локтях, плачет, говорит непонятное, пока этот комок мяса не возлагают ей на огромную грудь, словно жертвенное животное.

Такое невозможно представить, но мимо своей воли я все-таки пытаюсь – как это будет происходить у меня, у Надежды. Неужели у нас раздуются такие животы, отвиснут груди, и мы будем лежать, расставив ноги, пока наружу будет протискиваться это?! Как такое возможно? Туда и палец не просунешь, а тут целый головастик? Но почему-то меня обдает жаром, я открываю глаза, вытираю пот. Ноги трясутся, отворачиваюсь и сажусь, как та японка, прислонившись спиной к столбу.

Постыдное желание. Не то что вслух, самой себе не скажешь. Но это важно, очень важно. Стаскиваю трусы до колен – стыдливый компромисс, потом соображаю – так не пойдет, колени не раздвинутся, сдвигаю до щиколоток, не лучше, сдергиваю окончательно. Разозлили они меня, щеки пылают кострами. Только бы никто не увидел, только бы никто.

Ты что делаешь, Надежда смотрит на меня. На мои голые колени и всё остальное. Трусики черной тряпочкой валяются в пыли.

– Так надо, – говорю. Хорошо, что Иванны нет – сгинула среди столбов.

Тебе еще рано, подходит ближе, трогает за колено, и на краткое мгновение, совсем краткое, как молния, мне вдруг видится она не девочкой, а, конечно же, мальчиком. Не стрижка, не костюм, а нечто более основательное. Меня охватывает такой стыд, что я в подобном виде перед ним, от которого цепенею, задыхаюсь, вспыхиваю, а потом ору:

– Не смотри! Не смотри на меня!

Надежда послушно отворачивается и терпеливо ждет, пока я приведу себя в порядок.

Не торопись, и я не понимаю – к чему это? К тому, что должно произойти или к моей лихорадке по отряхиванию школьного платья?

Это будет совсем не так, берет меня за руку, не так, как ты представляешь.

– Ничего я не представляю, – дуюсь. Да мне и нечего объяснять. Сама ничего не понимаю. А щеки продолжают гореть. Дотла.

Возвращаемся на тропинку. Слишком узкую, чтобы идти шерочкой с машерочкой. Надежда впереди.

Я вижу Фудзи.

5

Переправа, переправа, берег левый, берег правый. Ручей прогрыз в земле глубокую ущелину. Оттуда звенит вода, пахнет свежестью. Ни перешагнуть, ни перепрыгнуть. Завалящего мостика тоже нет. Зато есть канат, натянутый между двумя опорами, и ящик. Обычный ящик из досок. Щелястый.

Надежда поочередно разглядывает нас, грызет ноготь. Будто первый раз видит.

– Троих корзина уже не выдержит, – говорит Иванна.

– Я туда не полезу, – предупреждаю на всякий случай. – Я высоты не переношу.