— Чем… — голос плохо слушался тебя. — Чем отплачу, владыка?!

Впервые слово «владыка» показалось естественным и единственно уместным.

— Дружбой! — расхохотался первый из сотни братьев, тот, кто отчаянно дрался за приблудного мальчишку, не считаясь родством и титулом. — Дружбой, Ушастик! Чем же еще?! Эх ты, гулена…

* * *

Удивленный ропот трибун не смолкал все время, пока младшие жрецы и храмовые служки под руководством опытных брахманов спешно готовили атрибуты для обряда помазания. Когда еще доведется увидеть возведение суты в цари при всем честном народе! Знатные кшатрии фыркали и пожимали плечами, однако открыто протестовать не решались, косясь на ложи Грозного и Слепца. Что скажут хозяева праздника?

Однако хозяева безмолвствовали.

Наконец жрец-взыватель возвестил о начале обряда, вспыхнули огни в переносных алтарях, и зрители прикусили языки.

Не подадут ли боги знамения — угодно ли им творящееся сейчас на арене?

Где молнии средь ясного неба?

Где ливни цветов?

Но боги молчали, и вскоре обряд успешно завершился. Ошалевшего от такого оборота дела Карну посыпали жареным рисом и черным горохом, усадили в кресло из царского дерева удумбара и торжественно надели на голову золотой венец раджи. Жрецы поклонились новоиспеченному правителю земли ангов, и по подсказке старшего надзирателя[19]Карна встал во весь рост, медленно оглядев собравшихся на трибунах.

Начиная с лож хастинапурских владык и далее, посолонь, согласно предписаниям Закона.

Теперь новому радже должны были поклониться правители сопредельных держав, приветствуя его как равного, однако никто не спешил с поклоном. Только что этого человека, сына суты, хотели с позором гнать взашей с ристалища, а теперь — приветствовать его как равного? Нет уж, увольте! Пусть кто-нибудь начнет первым, а мы подождем… Кто именно? Да хоть те же хастинапурские владыки! Уж ежели они признают нового раджу, тогда и нам поклониться не зазорно будет…

Однако царственный Слепец не мог видеть устремленных на него испытующих взглядов, а Грозный в это время думал о своем и не сразу обратил внимание на возникшую паузу.

Нет, он действительно не ошибся, делая ставку на Бойца! У мальчишки определенно есть задатки будущего мудрого политика. Ведь как изящно разрешил создавшуюся ситуацию! Мигом возвел этого сутиного сына в царское звание — и не только успешно поладил с Законом, но и приобрел себе прекрасного союзника! Собственно, к чему теперь строптивый гордец Арджуна?! Карна, надо честно признать, овладел воинской наукой и искусством Астро-Видьи куда лучше! А теперь, после возведения на трон, он будет верен Бойцу до конца жизни и при любых обстоятельствах, не претендуя на власть над Городом Слона. Превосходно! Что ж, остается только достойно завершить праздник, объявив о начале подготовки к «Приношению Коня» и «Рождению Господина», после чего — пир! Упоить всех до умопомрачения… а там видно будет.

Ага, вон и Наставник Дрона идет к новоявленному радже, чтобы почтить своего ученика, как подобает.

Хорошо.

И хорошо весьма.

Дрона шел через все поле, шел быстрей обычного, и сердце Брахмана-из-Ларца вскипало радостью. Сейчас он готов был не поклон отдать — пасть в ноги, лбом ткнуться в сандалию тому, кто увел обезумевшего Арджуну в Безначалье, прочь от реальности Второго мира, прочь от тысяч и тысяч жизней, готовых в миг единый стать тысячами смертей!

— Мой ученик… — впервые Дрона сумел так назвать сутиного сына, впервые слова эти сами легли на язык. — Я…

— Ты явился требовать с меня плату за обучение? Да, великий Гуру?! Экалавья, сын Золотого Лучника, расплатился всего лишь пальцем — что же должен отрезать я? Руку? Ногу? Голову?!

На миг у Брахмана-из-Ларца потемнело в глазах от унижения и тоски. Правота Карны жалила ядовитей бунгаруса, язвила больней каленого железа, наотмашь хлестала по лицу — за что?! Неужели я до сих пор не искупил?! Неужели грех рождения вечно будет преследовать меня?! Дрона захлебнулся отчаянием, а жестокие слова падали из пустоты, не давая Наставнику опомниться, возразить, даже просто встать на колени:

— …Но не утруждай себя размышлениями, ибо плата тебе не причитается!

Закон соблюден: ученик твоего Учителя — не твой ученик! И Польза воистину несомненна! Или ты все-таки попробуешь отыскать лазейку, хитроумный брахман?!

Поднять от земли взгляд было труднее, чем вырвать с корнем гору, но Дрона сделал это — и увидел. Возница Карны стащил с головы колпак, седая коса вольно упала вдоль костлявой спины, и адская бездна Тапана плеснула на Наставника из узких глазниц.

Колпак скомкался в сухих пальцах и отлетел прочь.

Дрона пошатнулся, как от удара, и земно склонился перед своим Учителем.

А люди на трибунах увидели, как вдруг поднялся в своей ложе Грозный. Встал у перил, всмотрелся в происходящее на арене, кусая губы, нещадно терзая седой чуб, — и вдруг тоже поклонился, поклонился так почтительно и низко, как не кланялся до сих пор никому!

Шум морского прибоя прокатился по трибунам. И разом начали подниматься правители сопредельных держав, в пояс кланяясь новому государю, складывали ладони передо лбом брахманы, падали ниц простолюдины…

А тем временем с арены уходил Наставник Дрона. Маленький, сгорбленный брахман, сейчас он действительно походил на древнего, немощного калеку.

Дроне было очень плохо.

Так плохо ему было только один раз в жизни — когда его испугался собственный сын.

* * *

Из отдаленной ложи за всем происходящим внимательно следил гибкий, очень смуглый юноша, вертя в руках отполированную до блеска флейту.

Черный Баламут, правитель Матхуры, год назад убивший своего дядю Ирода и занявший трон.

О завистливый, злобный и надменный, алчущий богатства и пренебрегающий советами престарелых, попирающий отца с матерью и радующий своих врагов, о ты, кто неуклонно катится вниз, к полному ничтожеству, — горя в аду, ты вспомнишь еще, как нечистым языком хулил сии бесподобные строки, подобные жемчужному ожерелью!

— Истинно реку тебе — нечисто дело! Убили их, сиротинушек, сжили со свету

— и концы в воду! Вернее, в огонь…

— Да кто ж на такое решится?! — Бородач-купчина обтер руки о засаленный халат. С сомнением покачал головой и вновь захрустел перепелиными крылышками, время от времени отдавая щедрую дань вину из цветов махуа-древа.