Я была рада, что не назвалась журналисткой.

Но новости Сары насчет Пабло устарели. Франсуаза не размышляла об уходе от него – она уже сделала это. Я пала духом: проделала долгий путь ради беседы с сердитым и ожесточенным человеком, избегавшим общества других людей и невзлюбившим журналистов. С человеком, который, возможно, был моим отцом.

– Вам нужно еще поспать, – сказала мадам Роза. – Избавиться от этих темных кругов под глазами. Вам нехорошо?

* * *

На следующий день я занялась ориентировкой: гуляла, ела соленую провансальскую пиццу с толстой корочкой из уличных ларьков, думала и строила планы. Несмотря на многочисленных туристов, Антиб зачаровывал меня своими булыжными мостовыми, старинными стенами и романской церковью. Но океан привлекал мое внимание в первую очередь. Я проходила по улицам, ведущим к нему, сидела на скамьях, обращенных к нему.

Как вода может быть такой синей, а паруса яхт – такими белоснежными?

Для октября здесь было достаточно тепло. Люди продолжали купаться и загорать, и я гадала, сколько времени Пикассо проводил, наблюдая за купальщицами – этими девушками в новомодных бикини. Приморская стена была усеяна мужчинами разных возрастов с жадными глазами. Желание и сексуальность добавляли перчинку в морской воздух, заставляя меня вспоминать о той ночи с Джеком. Были моменты, когда я чувствовала себя слабой от желания к нему, но это быстро сопровождалось разрядкой, какой я никогда не испытывала рядом с Уильямом.

«Он позаботится о тебе и защитит тебя», – говорила моя мать об Уильяме. Она никогда не спрашивала о моих чувствах к нему. Любила ли она человека, которого называла своим мужем? Марти, Анна-Мартина, настаивала на том, что надежность и безопасность были самыми важными вещами в жизни. Она никогда не упоминала о любви: хранила свои тайны.

Она покинула Антиб и Францию, когда уже носила ребенка – свой очередной секрет. Сара подозревала, что Анна была девушкой «в неприятной ситуации», еще когда они познакомились в поезде; но если она правильно сложила пазл, то Анна забеременела после бегства во Францию.

Во второй половине дня я послала Элен телеграмму, в которой сообщала о своем местонахождении и названии пансиона, где остановилась, чтобы оставаться на связи. Нью-Йорк казался очень далеким, городом на другом конце света, а я находилась во Франции и занималась тем, от чего предостерегала меня мать: заглядывала в прошлое.

«Но и в будущее», – мысленно возразила я себе. Будущее могло вырасти из единственного интервью с Пабло Пикассо, который… не хотел разговаривать с журналистами. Но я была убеждена, что он станет говорить со мной. Я найду способ! Это тоже вернуло меня к мыслям о Джеке, который вручил мне цветы для Сары, и эти цветы открыли дверцу к ее воспоминаниям, пробудили в ней желание беседовать со мной.

Вторую телеграмму я отправила Уильяму. Мы не встречались после того вечера в ресторане, когда он отказался забрать обручальное кольцо и разорвать нашу помолвку. «Пока во Франции, – написала я. – Поговорим, когда вернусь». Пожевав кончик карандаша, я задумалась. «Не ношу твое кольцо», – добавила я.

Вернувшись в маленький пансион мадам Розы несколько часов спустя, уставшая и обгоревшая на солнце без шляпы, я обнаружила, что к моей двери была прикреплена записка. Уильям не пожалел времени и денег на трансатлантический телефонный звонок.

Этот жест тронул меня глубже, чем все остальное, сделанное им: больше, чем букеты роз на мой день рождения, ужины в дорогих ресторанах или огромный бриллиант на моем обручальном кольце. Он хотел узнать, все ли в порядке. Хотел, чтобы я знала: ему меня не хватает.

Наша ссора, моя неверность – все это отошло на задний план, и он снова стал моим Уильямом, щедрым и всепрощающим. Я испытывала благодарность. И понимала, что этого недостаточно.

Я пообедала в пансионе ради того, чтобы порадовать мадам Розу, искренне желавшую, чтобы я оценила мастерство ее поварихи, но и ради того, чтобы увидеть других ее клиентов. Нужно было отвлечься, поскольку завтрашний день был чрезвычайно важен для меня. Завтра я попытаюсь встретиться с Пабло Пикассо. С великим художником! И, возможно, любовником моей матери.

В тот вечер в столовой мадам Розы собралась полная компания. Здесь были две английские дамы в возрасте от пятидесяти до шестидесяти лет, приехавшие посмотреть на романскую церковь и старинные греческие стены городка; супружеская пара из Парижа, чей врач рекомендовал морской воздух для здоровья мужа; торговец из Филадельфии, приехавший в Антиб, чтобы убедить владельцев гранд-отелей в абсолютной необходимости приобрести у него американскую фаянсовую посуду.

Когда я вошла в маленькую столовую, они посмотрели на меня и пробормотали тихие приветствия, прежде чем вернуться к уже начатому разговору. Мари, служанка мадам Розы, налила суп в мою миску и положила рогалик на хлебную тарелку.

– Но, мсье, у нас во Франции делают замечательную посуду! – сказала парижанка, вскинув тонкие брови. – Зачем нам ваша продукция?

Торговец усмехнулся.

– Наша посуда гораздо дешевле, – ответил он. – И ее не так просто разбить. Гостиницы не нуждаются в антикварном качестве, – обратился он ко всем остальным. – Им нужно хорошее стандартное качество.

Как только речь зашла о деньгах, американские дамы решили, что беседу нужно направить в более возвышенное русло.

– Я слышала, что неподалеку отсюда живет Пикассо, – сказала та, что носила волосы завязанными в узел. Ее спутница оформила прическу в виде массы седых локонов.

– Вся эта странная современная живопись… – сказала ее спутница, понемногу отхлебывавшая из суповой ложки. – Никогда не понимала ее! Лучше дайте мне Моне или Ренуара. Когда смотришь на их полотна, то хотя бы знаешь, что видишь.

Мадам Роза, сидевшая во главе стола, подмигнула мне над бокалом вина. Для такого случая она облачилась в длинное платье с расшитым бусинами подолом, который производил звук тихого стука дождя по крыше, когда она двигалась. Между переменами блюд она вставляла сигареты в изящный мундштук из слоновой кости и выдувала колечки дыма.

Парижанин покраснел.

– Но мы должны жить в своем времени, а не в каком-то еще! – возразил он, явно тронутый этими словами. – Зачем смотреть на картины, созданные для людей, которые жили много лет назад?

Это был аргумент моей матери, и я сразу же почувствовала к нему симпатию.

– Разве не в этом заключается смысл музеев? – сказала американка, которая начала разговор. – Видеть историю, испытывать то, что видели и ощущали другие люди.

– Музеи… Склады! – сказала парижанка, приглаживая свои уже причесанные черные волосы вокруг узкого лица. – Все это очень хорошо, но нам нужно уделять внимание живым художникам, а не мертвым.

– Этот Пикассо! – фыркнул торговец, явно