щепетильных вопросах вела себя как слон в посудной лавке. Она прямо заявила о своих подозрениях Мите. Тот был ранен ее словами и просил более гнусных предположений не высказывать. Хорошо, что Глафиры не было рядом. Он понимал, что такого Глаша тетке не простила бы никогда. Он так старательно выстраивал иллюзию большой семьи. Регулярно приглашал Марию Степановну в дом. Но вот ответного приглашения своей семьи к тетке так и не дождался. Хотя Мария Степановна всегда была рада видеть его одного.

О теткиных подозрениях Митя Глаше не сказал. Но сам, хоть сразу и не поверил, невольно стал присматриваться к ребенку, к поведению жены. Глафира не давала ему повода, но он жутко ее ревновал, поскольку сам был слаб. Сам не мог справиться с соблазнами и даже, несмотря на всю безумную любовь к супруге, снова стал постоянным гостем в домах терпимости.

У Закретского тоже были подозрения по поводу Митиной дочери. Он также внимательно рассматривал девочку. Будучи решительно отвергнутым Глашей и понимая, что Митя разорвет его на части, если узнает правду о той единственной ночи, он затаился. Подобный скандал был бы ему сейчас совершенно не на руку, у него только-только забрезжила надежда на карьеру на государственном поприще. Однако совершенно выбросить из головы Глафиру он был не в силах. С какой бы женщиной он ни был в постели, он представлял Глашу, всякий раз пытаясь в их лице ей доказать свою мужскую силу и умения. Женщины были в восторге.

XVI

Мария Андреевна надеялась, что дети прислушаются к словам отца о коммерческом образовании и эта тема больше не будет предметом постоянных скандалов. А там, быть может, все уляжется и любовь постепенно вернется. Все семьи проходят через кризисные времена. Нужно просто набраться терпения.

Однако вскоре ее надеждам было суждено разбиться о мечты сына. Как-то вечером, перед сном, к ней в комнату пришел Сережа. Он заявил, что должен в чем-то признаться.

– Мама, не знаю, как тебе сказать… Но это уже зашло слишком далеко… и я не могу больше скрывать…

У Марии Андреевны потемнело в глазах. Она тут же представила, как в ее сына стреляют на дуэли.

– Что? Говори! Если не хочешь, чтоб меня прямо сейчас разбила падучая…

– Я хочу поехать учиться в Токийский университет!

– Куда? В Японию? – у матери задрожал голос. – Насколько?

– На пять лет…

– Господи, это сумасшествие! Это очень долго! У меня плохое предчувствие – если ты уедешь, я больше не увижу тебя!

Мария Андреевна разрыдалась. Последние годы она постоянно плакала. Слезы теперь были ее постоянным аксессуаром, как кружевной платок или перчатки.

– Мама, ну что ты! Конечно же мы увидимся! Через пять лет я вернусь и мы снова будем жить вместе! – сын крепко обнял мать.

– А что с оплатой?

– Дядя Саша все оформил…

– Как? Без согласия отца?

– Да… и это проблема. Он не отпустит, это очевидно. Нам надо что-то придумать…

– Что?

– Не знаю… скажу, что поеду к дяде Саше, а сам сяду на поезд до Иркутска…

– Отец дядю Сашу никогда не простит… – устало заключила Мария Андреевна.

– А как тогда? Может быть, мне поехать якобы в Привольное?

– Одному? Это будет совершенно неубедительно, он не поверит… Нам нужно ехать в Привольное двоим… Я провожу тебя до Иркутска.

– Но тогда отец взъестся на тебя.

– Мне в любом случае не будет прощения, как бы ты ни уехал, – Мария Андреевна снова заплакала. – Ладно, сынок, иди спать. Дай мне время подумать.

В августе Мария Андреевна с Сергеем отправились в Привольное покататься на лошадях и отдохнуть на свежем воздухе. Гриша про себя отметил, что Сережа был радостно возбужден. Он даже подумал, что сын, вероятно, влюбился. Мария Андреевна наоборот – была в подавленном состоянии с глазами на мокром месте. Но она так часто плакала, что Елисеева это уже мало трогало. Он не признавался сам себе, но он был рад отъезду жены и сына, потому что его тяготили и бесконечная печаль супруги, и постоянная пикировка с сыном.

Из Привольного мать с сыном выехали в Иркутск. Оттуда Сережа отправился в Токио уже один. Мария Андреевна вернулась в имение одна. Она не решилась сразу поехать в Петербург. Маша до дрожи в коленях боялась предстоящего разговора с Гришей. В конце концов она решила об отъезде сына в Японию сначала супругу телеграфировать, надеясь, что к приезду основные эмоции уже улягутся и они смогут это обсудить более спокойно.

XVII

Елисеев не догадывался о побеге сына, пока не получил странную телеграмму от жены. Сказать, что Гриша был в бешенстве, не сказать ничего. Он разбил чернильницу и несколько ваз, которые попались ему под руку после ее прочтения.

– Сумасбродка! Как она смеет потакать этому мальчишке! Что за своенравие? – рычал он на весь дом.

Когда супруга вернулась, ее ждал неприятный сюрприз. Григорий решил, что им с Марией Андреевной лучше пожить раздельно, и выселил ее в дом на Песочной набережной.

– Ты позволяешь себе не уважать мое мнение и даже обманывать меня, подрывая мой статус главы этой семьи. Отныне я не потерплю подобного поведения! Ты вольна жить как хочешь. Но портить детей я тебе не дам! – зловеще начал Гриша.

Маша, как всегда, разрыдалась.

– Гриша, умоляю, смилуйся! Я не могла тебе сказать… ты бы запретил!

Елисеев не слушал, что она говорила. Ему было все равно. Такого предательства он ей простить не мог.

– Ты переезжаешь жить в другой дом, дабы не оказывать более пагубного влияния на сыновей. Будешь с ними видеться лишь с моего позволения!

– Прошу, не делай этого! – в рыданиях Маша бросилась Грише в ноги.

– Успокойся! Встань, слезы сейчас тебе не помогут, – в голосе Елисеева зазвучали какие-то нотки жалости. – Я предлагаю пока формально соблюдать приличия и не оглашать наш разъезд, чтобы не позорить семью и детей.

– Господи, это чудовищно! Гриша, может быть, можно как-то обойтись без моего отъезда? Обещаю, впредь не будет никаких секретов от тебя!

– Исключено! Это вопрос решенный! – твердо поставил точку Григорий.

Гриша заменил всех нянек и гувернеров детей. Манефа отправилась на Песочную вместе с Марией Андреевной. В доме стало тише и, как ни странно, спокойнее. Дети не видели постоянно несчастное лицо матери и были заняты привычными делами. Кроме того, два главных баламута спокойствия, Гуля и Сережа, теперь не жили с ними. Однако им подрастала достойная смена.

Маша регулярно навещала детей под присмотром лояльной Елисееву прислуги, которая была проинструктирована докладывать обо всех разговорах между матерью и сыновьями.

Гуля пытался говорить с