– Вот так и стой, – погрозил он пальцем мертвому врагу.

Для младшего лейтенанта Феди Колчина и санитарки Тони Мурзиной вырыли две отдельные могилы. Грамотный ординарец Костя Гордеев аккуратно сделал две надписи. Одна гласила: «Младший лейтенант Федор Колчин – герой», а на другой «Тоня Мурзина – санитарка».

Несоответствие заметил Ходырев:

– Они оба герои.

– Места не хватило, – лаконично объяснил ординарец. – И так все ясно.

Морозы поджимали. По Волге шла шуга, кое-где река замерзла. Соленые Сарпинские озера покрылись льдом, выпал первый снег. Участок, который занимала вторая штрафная рота, уменьшился, он сделался более компактным и по-прежнему являлся клином между краем болот и склонами холмов.

Немцы пытались вновь захватить участок, но две атаки были успешно отбиты, атаковать в третий раз они не решались. Кроме того, увеличилось количество наших частей, которые разместились рядом. Значительно прибавилось число артиллерии, минометов, стало веселее. В воздухе стало значительно меньше немецких самолетов, их отгоняли наши истребители, и это тоже поднимало настроение.

Часть штрафников, в том числе Надыма, освободили и направили в другие подразделения. Загвоздка получилась с Максимом Луговым. Капитан Елхов устроил ему допрос, заподозрил в трусости и добавил своей властью еще один месяц пребывания в штрафной роте.

– Несправедливо, товарищ капитан, – жаловался сержант. – Ведь я и в атаку ходил, и под пулями побывал.

Но о трусости Лугового знали многие, и уговоры не помогли. Отказали и музыканту Сечке. У него не вышел срок, да и чрезмерная осторожность вызывала злые подковырки.

– Повоюй еще… Уж очень легко хочешь грехи списать. Подудел на своей дудке, думаешь, героем стал?

Сечку не любили за хитрость и суетливость. Елхов тоже не вступился.

– Кто же без тебя «Славянку» играть будет? Иди-иди, начищай трубу.

Седьмого ноября выдавали награды. Единственным награжденным из числа штрафников оказался Саша Бызин. Дело не обошлось без хитрости. Бызин согласился возглавить взвод противотанковых ружей, введенных по новому штату, его срочно освободили, вернули лейтенантское звание, одели с иголочки и вручили орден Красной Звезды. Парень был растроган.

– То расстрелять грозились, а то орденом награждают…

– На войне и не такое бывает, – хлопал его по спине Елхов. – Радуйся!

Не обделили постоянный и сержантский состав роты. Капитан Елхов получил обещанный орден Красного Знамени. Федю Колчина (посмертно), Воронкова, Маневича и Ходырева наградили орденами Красной Звезды, остальные сержанты получили медали.

Роту формировали здесь же, не отводя с позиций. Люди приходили по десять-двадцать человек в день: те же самовольщики, пьяницы, заворовавшиеся хозяйственники. Заметно меньше стало дезертиров и осужденных за отступление без приказа.

Саша Бызин принял восемь штук противотанковых ружей, пару хороших повозок и новенький бинокль. К нему направляли самых подготовленных штрафников и назначили даже заместителя.

С назначением Ходырева на должность взводного тянули, оформляли бумаги, вызывали в штаб переписывать анкеты. Над Борисом все еще висела чертова статья о дезертирстве. Правда, хождение в штаб обернулось и приятной стороной. Писари выкопали в старых бумагах представление на медаль «За боевые заслуги», которую ему вручили.

Борис тут же уговорил Маневича и Бызина сходить к фотографу, который в обмен на хороший портсигар и зажигалку сделал несколько фотографий. Трое героев стояли при орденах-медалях на фоне штурмующих самолетов, несущихся танков и развевающихся знамен.

– Пошлятина какая-то, – морщился Маневич, разглядывая тусклый, еще не просохший снимок. – При чем тут самолеты, танки?

Но Бызину и Ходыреву фотографии понравились, они тут же отправили их по нужным адресам. Пусть матери и невесты гордятся.

В морозном воздухе снова висели слухи о наступлении, хотя ничем не подкрепленные. Немцы на разных участках предпринимали атаки, иногда удачные, но продвигались обычно не более чем на две-три сотни метров. А в городе фронт вообще замер на одном месте.

Борис получил письмо от Кати. Раза три перечитал, потом пошел читать Сергею.

– Ты послушай, что пишет, – тыкал пальцем в строчки. – «Я поняла, что ты мой единственный и без тебя мне не жить. Любовь моя летит над полями, и ты ее чувствуешь… Целую столько раз, сколько ты хочешь». Ну, как?

Маневич внимательно вгляделся в лицо друга. Оно показалось ему таким же глуповатым и радостным, когда Борис любовался на свою героическую фотокарточку. Сергей давно перестал верить всяким красивым словам, хотел съязвить, но внимание обоих переключилось на двоих бойцов из свежего пополнения. В громоздких валенках, многочисленных одежках они шагали с ящиками в руках.

Полминуты оба раздумывали, каким путем двинуть дальше. Низина была по пояс завалена снегом, кусты справа тоже торчали из заметенных сугробов. Им что-то крикнули, показывая дорогу, но парни весело отмахнулись и побежали через плешину, где снег всегда сдувало и идти было легко.

– Назад, дятлы чертовы! – орал Маневич.

Мина звенела, как натянутая струна, набирая высшую точку. Следом звенела следующая мина. Фрицам не требовалось пристрелки, оба взрыва ударили точно. Поставленные на мгновенное действие взрыватели срабатывали, едва касаясь земли. В мерзлой почве не выбило даже воронку, лишь на голубом снегу прожглась черная клякса. Патронный ящик вскрыло. Сотни ярко-желтых новеньких патронов засыпали бугор, словно новогодним конфетти. Один боец резво уползал, второй ворочался на пропитанном кровью снегу.

На бугор было кинулась санитарка Маша.

– Назад! – кричал Маневич.

Девушка бестолково оглянулась. Подскочил Ходырев и свалил ее на снег.

– Куда бежишь? Сейчас еще подсыпят.

Участок, который срочно пополнялся вновь прибывшими штрафниками, немцы обстреливали от души, и двумя минами, как правило, не ограничивались. Мины продолжали сыпаться, захватывая все более широкий участок. Кого-то ранили в противотанковом взводе Бызина. Когда все стихло, парень возле распотрошенного ящика уже не шевелился.

Второго вытащили под руки, съежившегося, вроде как не в себе, хотя следов ран видно не было. Зато на голове прощупывалась огромная вмятина, видимо, ударило о пень.

– Отвоевался, штрафник, – сказал Бызин. – Кому месяц мучаться, а кто в обратный путь…

Обстановка складывалась непонятная. Повторяли слова Сталина, сказанные на торжественном собрании, посвященном 25-й годовщине Октября: «Будет и на нашей улице праздник». Все знали, что Верховный слов на ветер не бросает, чего-то ждали. Но прошла неделя, ничего вроде не менялось. Шла позиционная война, штрафная рота стояла на месте, словно обычное подразделение, поступало пополнение, шла вялая перестрелка.