— Боже мой! И Анжелины нет! — причитала Жерсанда. — Жозеф… Мое дитя, мой сын, он хочет встретиться со мной! Как я выгляжу? Боже мой!

Анри понял, что обстановка вдруг стала напряженной.

Октавия размахивала руками, не в состоянии заставить Спасителя слушаться ее. Огромная собака отказывалась идти в кухню. Малыш бросил книжку с картинками, которую рассматривал, и подбежал к Спасителю.

— Оставь Спасителя со мной! — заверещал он. — Ты злая, Октавия! Оставь его со мной!

Служанка в отчаянии потащила в кухню и ребенка, и собаку. Быстро захлопнув дверь, она устремилась к входной двери и открыла Луиджи.

— Входите, мсье, — пробормотала она. Щеки ее раскраснелись, чепец сбился. — Простите, что заставила вас ждать.

— Ничего страшного, мадам. Я ждал тридцать три года, так что еще несколько минут… — Он оборвал фразу.

Луиджи колебался. Была ли его матерью эта высокая дородная женщина? Возраст у нее был подходящий, но фартук и все ее повадки никак не сочетались с помпезным именем его родительницы.

— Вы Жерсанда де Беснак, мадам? — тем не менее спросил он.

— Нет! Нет, что вы! — скороговоркой выпалила Октавия. — Идемте, мадемуазель в гостиной. Я провожу вас.

Луиджи напустил на себя суровый, холодный, осуждающий вид, но в глубине души он испытывал жуткий страх. Такой же страх испытывала и Жерсанда де Беснак. Она стояла около столика, скрестив руки на груди. Ее ноги вдруг сделались ватными.

Старая дама не так представляла встречу с сыном. Для полной картины не хватало Анжелины, поскольку молодая женщина немного знала Жозефа и могла бы сыграть роль посредницы. Что касается Анри, то Жерсанда предпочла бы, чтобы в данный момент он находился на улице Мобек с Розеттой.

— Мадемуазель, пришел мсье ваш сын, — заикаясь, проговорила Октавия, которая сразу же после этих слов поспешила в кухню к Анри и Спасителю.

Настал торжественный момент. Жерсанда и Жозеф стояли друг против друга в золотистых лучах вечернего солнца, жадно вглядываясь в лицо своего визави.

«Какая она хрупкая! — думал Луиджи. — Можно сказать, прозрачная. Вероятно, в молодости она была прелестной женщиной. Я совсем не похож на нее».

«Боже всемогущий! Я словно вижу Вильяма, его отца, — говорила себе потрясенная Жерсанда. — Такие же волосы цвета черного дерева, смуглый цвет лица, огненный взгляд… Но Жозеф гораздо красивее. Такой же соблазнительный, но гораздо красивее. Да он и выше отца…»

— Присядем, дитя мое, — голосом умирающей сказала Жерсанда.

— Прошу вас, не надо слащавости, — резко оборвал он ее. — Я уже вышел из возраста, когда ко мне можно было относиться как к ребенку. К тому же у меня нет никаких доказательств нашего родства.

Уязвленная столь холодным тоном, Жерсанда вздрогнула. Она села в кресло, говоря извиняющимся тоном:

— Мне нужно сесть. Я не очень хорошо себя чувствую, мсье.

Луиджи стало немного стыдно, поскольку перед ним была пожилая женщина, к тому же явно не очень здоровая.

— Как вам угодно! — произнес он. — Я предпочитаю стоять. Перейдем к тому, что касается нас обоих, мадам. Я пришел сюда, чтобы получить объяснения по поводу медальона, который якобы подтверждает, что я — сын, а вы — мать. Я допускаю, что на оборотной стороне безделушки выгравированы ваши инициалы, но, возможно, они и не ваши…

Дрожавшая всем телом Жерсанда осознала, что она не ошиблась. Этот человек был зол на нее, и он никогда не простит ее за то, что она его бросила.

— Я сама прикрепила мой крестильный медальон к твоему чепчику, — сказала Жерсанда, сдерживая рыдания. Она склонила голову набок, словно агонизирующее животное. — Мои пальцы дрожали, я заливалась горючими слезами. Я хотела, чтобы у тебя что-нибудь осталось на память обо мне. Умоляю тебя, Жозеф, не суди меня строго. Ведь ты ничего не знаешь о моем прошлом. Меня вынудили поступить так низко. У меня просто не было выбора.

Внезапно разволновавшийся Луиджи сел на стул, стоявший в двух шагах от кресла старой дамы.

— Если у вас действительно не было выбора, то я вас слушаю.

Жерсанда растерянно рассматривала натертый паркет. Надо ли было опять врать, воспользоваться сказкой, которую она так часто рассказывала на протяжении стольких лет, что в конце концов чуть сама в нее не поверила, по крайней мере в ту ее часть, которая касалась исчезновения ребенка? Октавия верила в эту сказку, Анжелина тоже. Наделенная актерским талантом, Жерсанда сумела войти в роль матери, потерявшей ребенка в огне пожара, вспыхнувшего в яслях сиротского приюта Лиона. Но все это было ложью.

Должна ли она раскрыть страшную тайну, преследовавшую ее по ночам, главному заинтересованному лицу и главной жертве своего эгоизма?

— Ты ничего не знаешь о моем прошлом, — начала Жерсанда, с трудом шевеля пересохшими губами. — Но самое главное, что ты должен знать, — это то, как ты появился на свет, поскольку ты дитя огромной взаимной любви. Твой отец стал называть себя Вильямом — в честь английского писателя Шекспира. Он был бродячим актером. Это ради него я ушла из семьи, из семьи богатых протестантов. У моих родителей были обширные владения в Лозере, а я отвергла всех претендентов на мою руку, которые вполне их устраивали, но не нравились мне. Мне было за тридцать, когда я убежала с Вильямом.

— Пока эта история мне подходит, — искренне признался «Луиджи.

Теперь он казался спокойным, саркастическая улыбка играла на его губах. Но внутри у него все дрожало от любопытства. К его горлу подступил комок. Он старался не смотреть на Жерсанду, чтобы не смягчиться.

— Увы! Продолжение не столь замечательно. Мы колесили по дорогам Франции с нашей маленькой труппой, но после суровой зимы твой отец заболел. Он умер от чахотки у меня на руках до твоего рождения. У меня не было ни су, а руководитель труппы не позволял мне играть. Акушерка, помогавшая мне при родах, предложила отдать тебя в монастырь.

Октавия прервала исповедь своей хозяйки, появившись на пороге гостиной. Одной рукой она прижимала к себе Анри, обнимавшего ее за шею, а другой сжимала поводок, который был привязан к ошейнику собаки.

— Мадемуазель, я ухожу! — сказала Октавия. — Малыш хочет гулять. Без нас вам будет спокойнее.

— Хорошо, хорошо, — пробормотала Жерсанда.

Луиджи узнал ребенка. Этого мальчика он видел во дворе дома Анжелины. Но он ничуть не удивился, решив, что молодая женщина и старая аристократка очень дружны.

Жерсанда вновь заколебалась. Она могла поведать сыну мелодраматичную, но абсолютно вымышленную историю, чтобы он смог простить ее. Но это означало в очередной раз предать Жозефа, дать ему ложное представление о родной матери.

«Жизнь моя подходит к концу, и я должна обнажить всю черноту своей души, не скрывать свое самодовольство, свое легкомыслие, — думала Жерсанда. — Передо мной сидит единственное существо на земле, которое заслуживает правды. Разумеется, он меня возненавидит, и это послужит мне наказанием. Пришло время платить, Жерсанда де Беснак, да, самое время платить!»