характерно — их иногда даже пересказывают в качестве анекдота или устной новеллы. Типа: ты не слышал песню про Мишку Шифмана? Там два друга — один русский, другой еврей — сильно поддали, и тот, который еврей, уговорил русского пойти и вместе подать документы на выезд в Израиль. Так что ты думаешь: русскому разрешили, а еврея — «за графу не пустили пятую». Сейчас ведь для многих вопрос «быть или не быть?» превратился в «ехать — не ехать». Возможность эмиграции, вроде бы навсегда закрытая после бегства Врангеля из Крыма, замаячила вновь. Посмотреть на мир — дело, конечно, хорошее, но поездка туда без обратного билета — нам не подходит. А как другие — это уж личное, интимное дело каждого.

А как вообще Высоцкий относится к так называемому еврейскому вопросу? Почему-то его не тянет всерьез откровенничать на эту тему. «Я русский» — это явно не в его стиле. «Я еврей» — тоже звучало бы странно. Раз уж наградила судьба двусмысленным происхождением, то и не стоит искать однозначного самоопределения. Тем более не к лицу Высоцкому извлекать некую выгоду из своих анкетных данных. Не будет он национальную карту разыгрывать — ни ту, ни другую. Есть же иные, более важные для него категории: «я — человек», «я — поэт».

А песенные персонажи, Мишка Шифман и друг его Коля, пусть высказываются на этот счет по полной программе, с предъявлением паспортов и родословных. Тем более что в жизни подобные речи звучат постоянно. Препотешный эпизод приключился однажды во время плавания на «Грузии». Стоянка в Ялте. На теплоход из коктебельского Дома творчества подъезжают в гости Булат Окуджава, Константин Ваншенкин с женой Инной Гофф, композитор Френкель. А у капитана нашего Гарагули, согласно уставу, имеется помощник по политической части. Небольшого ума человек, но к знаменитостям всех тянет. Вот этот помполит под каким-то предлогом и проникает в салон, где капитан принимает жрецов искусства.

В непринужденной компании Булат, обращаясь к Высоцкому, отпускает какую-то невинную шутку по поводу евреев. И тут молчавший до сих пор помполит голос подает: «Да! Должен вам сказать, что эти жиды…» Тут общий смех, но капитану не по себе. Когда все начинают расходиться, он отзывает подчиненного в сторону и строго отчитывает: «Как вам не стыдно! У нас Высоцкий, а он наполовину еврей. Френкель тут… Ведете себя как хам!» После чего дисциплинированный помполит подбегает к Высоцкому со словами: «Простите, Владимир Семенович! Я не знал, что вы еврей». Еще раз насмешил. Ох уж эти вездесущие помполиты! Недаром они рифмуются с названием одной старой песни Высоцкого. Да-да, «Антисемиты». И уж там персонажа никак не перепутаешь с автором, позиция которого однозначна.

Другая ударная песня текущего квартала — «Жертва телевиденья». Тема касается буквально всех и каждого, поскольку «ящик» в нашей жизни занимает все большее и большее место. А народ у нас такой доверчивый, всему верит, все понимает буквально:

Есть телевизор — мне дом не квартира, —

Я всею скорбью скорблю мировою,

Грудью дышу я всем воздухом мира,

Никсона вижу с его госпожою.

Даже не скажешь, от бога этот прибор — или от дьявола. Вроде бы столько информации разом, причем иногда в глаза бросится такое, что тебе и не хотели показывать. Наш корреспондент за рубежом перед микрофоном долдонит про безработицу, а тротуар под ним чистенький, за спиной — магазинчики с обилием продуктов. Если бы, скажем, Пушкин оказался в нашем времени — точно бы прилип к голубому экрану. Правда, потом бы тут же отлип, чтобы всю эту путаницу привести в порядок, расставить по строчкам и строфам. В общем, телевизор — как водка: кто ее умеренно употребляет, живет нормально, а кто попадает в зависимость — у того и голова постепенно приобретает четырехугольную форму экрана.

Приятно, конечно, что люди смеются, но хотелось, чтобы замечали в песне второе дно, а оно всегда серьезное. Песня — не басня, к ней не припишешь в конце однозначную мораль. Рассчитываешь все-таки на наличие у слушателей хотя бы небольшой головы на плечах. Вот цикл «Честь шахматной короны» многие восприняли как репортаж с матча Спасский — Фишер. Но бесславный для нашего гроссмейстера поединок начался где-то в середине июля, да? А эти две песни сочинены еще в январе, в Болшеве, Слава Говорухин свидетель и первый слушатель. И потом — Спасский-то интеллигентный, симпатичный человек, проиграл он по чисто шахматным причинам, пусть об этом специалисты судят. А песни — о том, что у нас все решается коллективно, что в ферзи выдвигают пешек — повсюду, до самого верха. Что во все дела примешивается политика, причем всегда права одна, здешняя сторона:

…Он мою защиту разрушает —

Старую индийскую — в момент, —

Это смутно мне напоминает

Индо-пакистанский инцидент.

Только зря он шутит с нашим братом —

У меня есть мера, даже две:

Если он меня прикончит матом,

Я его — через бедро с захватом

Или — ход конем — по голове!

Может быть, что-то недотянул, не довел до прозрачной ясности? Хотя нет, те, кому надо, улавливают подтекст, а от них эта волна понимания постепенно до всех докатится. Вон у Булгакова тоже видят сначала первый слой: кота с шуточками, примус, мол, починяю… И он старался насмешить для начала, а потом уже читателя в серьезность тянуть.

Кто-то, приехавший в Юрмалу из Москвы, сообщает, что несколько дней назад умер Леонид Енгибаров, единственный в своем роде, ни на кого не похожий клоун-мим. Упал прямо на улице Горького, его даже за пьяного приняли. Когда это случилось? Двадцать пятого июля… Потом выяснилось, что умер Леонид у себя дома, но первоначальная версия прочно в душу запала.

С Енгибаровым они встречались не так чтобы часто, но было у них молчаливое взаимопонимание. Как раз по части смешного и серьезного. Енгибаров, работая в своем бессловесном жанре, тоже совершал немыслимые повороты от веселья к пронзительной грусти. Все ли его понимали? Будут ли его помнить те, кто видел его выступления?

Стало что-то сочиняться на ритм «Гул затих. Я вышел на подмостки». Записал на клочке бумаги: «Шут был вор… Он вышел. Зал взбесился…» Потом это вышло иначе:

Шут был вор: он воровал минуты —

Грустные минуты, тут и там, —

Грим, парик, другие атрибуты

Этот шут дарил другим шутам.

Одна строфа получилась почти о себе самом —