«Саша-Сашенька», но остальные — абсолютно новые. Сценичные, заводные. Особенно диалоги — «Посадка», «Дуэт Шуры и Ливеровского». Никакого пафоса — игровая стихия. Чекист Гусев превращен в веселого сыщика, распевающего куплетики с таким вот припевом:

Волнуются преступнички,

Что сыщик не безлик, —

И оставляют, субчики,

Следочки на приступочке,

Шифровочки на тумбочке, —

Достаточно улик.

Но нужна еще главная песня — о Волге. Это будет лейтмотив. Нельзя, чтобы она была хуже, чем эстрадная «Течет река Волга» или «Красавица народная» из знаменитой кинокомедии тридцатых годов. А еще раньше в репертуаре Шаляпина было «Вниз по Волге-матушке». В общем, такой шлейф тянется, что свое словечко вставить нелегко…

Тем не менее, показав Кириллу заготовки первых строф, Высоцкий уходит в другую комнату и через час возвращается с готовым текстом. Получилось все-таки — и с фольклорной протяжностью, и с чисто «высоцкой» твердостью:

Лапами грабастая,

Корабли стараются —

Тянут баржи с Каспия,

Тянут — надрываются,

Тянут — не оглянутся, —

И на версты многие

За крутыми тянутся

Берега пологие.

Зрелище решено назвать «Авантюристы». Музыку взялся писать композитор Георгий Фиртич. В следующий приезд Высоцкого в Ленинград они с Кириллом под аккомпанемент Фиртича записывают на магнитофон почти все музыкальные номера первого акта. Показывают в Театре имени Ленинского комсомола, а потом везут «наверх» — в Министерство культуры СССР. Целый коллектив слушает, как создатели будущего мюзикла поют, играют и пляшут. Успех?

Вроде даже деньги выплачивают. Причем самую значительную сумму — композитору. «Не люблю, когда кто-то зарабатывает больше меня», — ворчит Высоцкий. Шутя, конечно. Не в деньгах ведь дело…

И все же не проходит номер — не будет спектакля. Высоцкий звонит в Ленинград со словами: «Зря вы со мной связались».

Не первый случай. И не последний.

Смысл плюс смысл

Вот мы и прошли с нашим героем уже, пожалуй, более чем половину его пути, наблюдая, как все больше он тяготеет к самостоятельному литературному творчеству, осознавая себя в первую очередь поэтом. Пора обобщить сделанное Высоцким к рубежу 1972–1973 годов, сформулировать некоторые закономерности его художественного мира. Можно уже констатировать, что песни и стихи Высоцкого не изолированы друг от друга, они вступают в диалог, в спор, группируются в явные и неявные циклы («Песни я пишу на разные сюжеты. У меня есть серии песен на военную тему, спортивные, сказочные, лирические. Циклы такие, точнее. А тема моих песен одна — жизнь»), образуя вместе непростой смысловой узор. Как разобраться в нем?

Поговорить о каждой песне по отдельности, а потом обобщить? Это было бы весьма заманчиво. У Высоцкого есть произведения очень удачные, просто удачные, менее удачные, но нет такого, о котором бы нечего было сказать. А многие вещи явно требуют активной интерпретации, какого-то истолкования с нашей стороны. Ведь невозможно говорить, скажем, о песне «Про Сережку Фомина» или о «Странной сказке», о песне «На стол колоду, господа…» или «Про любовь в эпоху Возрождения», о песне «Мои похорона» или «Песенке про мангустов», не предложив своих версий, может быть, даже взаимоисключающих. Результаты смысловой «расшифровки» песен могут вовсе не сойтись. Так что сесть бы нам и поделиться опытом прочтения, осмысления и читательского переживания каждого произведения Высоцкого. Одна беда — не хватит на это ни времени, ни бумаги.

Нужен путь более стремительный и интенсивный: исследовать все написанное Высоцким как целое, как систему, выработать ключ, который подходит и к целому, и к любой из частей. Это нелегко, но возможно.

Дело до некоторой степени облегчается тем, что у Высоцкого не просто много поэтических произведений — им написана большая и по-своему стройная книга, общие контуры которой наметились уже к началу семидесятых годов. Когда все мы повторяем, что у Высоцкого при жизни книг не было, мы высказываемся не совсем точно. Это смотря как понимать, что такое книга. «Непериодическое издание в виде сброшюрованных листов печатного материала», как определяет энциклопедический словарь? Но существует еще и определение Бориса Пастернака: «Книга есть кубический кусок горячей, дымящейся совести — и больше ничего». Пожалуй, второе определение больше подходит к предмету нашего разговора. Узреть свои произведения в виде сброшюрованных листов печатного материала Высоцкому не довелось. А вот куском дымящейся совести его творчество стало очень скоро и остается им сегодня. Если говорить по большому счету, главная задача писателя — создать книгу о времени и о себе, публикация же — дело десятое. Русская поэзия поняла это с давних пор. Баратынский в своей эпиграмме 1826 года провел четкое различие между двумя типами литераторов:

И ты поэт, и он поэт;

Но меж тобой и им различие находят:

Твои стихи в печать выходят,

Его стихи — выходят в свет.

Очень современно звучат эти строки, хотя их автор и вообразить не мог, что такое цензоры и редакторы XX века. К независимости от полиграфического процесса русская поэзия начала стремиться еще тогда, а с середины XIX века многие поэты стали писать книгами, выстраивая стихотворения в определенной последовательности, группируя их в циклы, а циклы в свою очередь соединяя в более крупные образования. Характернейший пример — творчество Блока, разделившего свою лирику на три книги и называвшего трилогию в целом — романом в стихах. Для каждого стихотворения Блока существенно, в какой цикл и в какую книгу оно входит, с какими стихами соседствует. Или, скажем, Ахматова. Любой внимательный читатель без усилия припомнит книжный спектр ее поэзии: «Вечер», «Четки», «Белая стая», «Подорожник», «Anno Domini», «Тростник», «Седьмая книга» — хотя ни «Тростник», ни «Седьмая книга» как факт полиграфии не существуют. Отдельно сброшюрованными они не выходили. Но как факт искусства, как «куски совести» они, естественно, есть. (В то же время основательно отцензурованные и отредактированные книги 1958 и 1961 годов, носившие нейтральное название «Стихотворения», Ахматова родными для себя как бы не считала. Издание 1961 года она называла «лягушкой» — надо думать, не только за малый формат и зеленый цвет переплета.)

Все это говорится вот к чему. Идеологический контроль над литературой, бюрократическое вторжение в самую интимную сферу индивидуальной творческой деятельности постепенно приводили к утрате книги стихов как своеобразного жанра, как факта культуры. Редактор и цензор, к несчастью, стали слишком активными соавторами абсолютного большинства поэтических сборников. И дело не только в том, что на первое место в книге в качестве так называемого «паровоза» выставлялось какое-нибудь патетически-патриотическое стихотворение — пусть даже неудачное или для автора нехарактерное, что социально острые стихотворения либо сокращались, либо