и соломинок, за которые положено хвататься всякому утопающему. Больно ударившись об озерную воду животом и лицом, хоть соскакивал с вышки ногами вниз, я вдруг увидел себя под темно-зеленой водой, окруженного бесчисленным количеством белесых воздушных пузырьков, неудержимо стремящихся вверх в то время как мое детское тело так же неудержимо влекло вниз. Дергаясь, я перевернулся на мгновение на спину, и мне показалось, что я двинулся наверх, стал всплывать, а воздушные пузырьки, колеблясь и играя, побежали вниз, где вода становилась светлей, — где, как мне до сих пор кажется, я видел круги, расходившиеся по воде черными кольцами после моего падения… Я отчетливо помню, как сделал тот первый — и сразу последний — вдох, как понял, что вместо воздуха вдыхаю воду. Помню и то, с какой разрывающей физической болью меня покидало сознание, а вместе с сознанием, как мне казалось, — и жизнь. Если эта боль — непременная спутница смерти, я больше не хочу умирать.

С падавшего на меня дна неподвижно свисали тяжелые фиолетовые водоросли; над бархатными от какого-то особого подводного мха камнями небыстро двигалась стайка рыб с темными узкими спинками и прозрачными плавниками. На этом оборвалась моя способность видеть, слышать, чувствовать, думать, двигаться.

А потом меня переполнили ликующие, счастливейшие, любимейшие и поныне краски пронзительно-летнего дня, среди которых главные — изумруд приозерной травы и чистая синева совсем нового летнего неба. По рассказам очевидцев, я очень долго не мог прийти в себя, но мне кажется, что это неправда. Мне кажется, что пришел я в себя сразу, как только вынесли меня из воды и положили в траву. Я даже помню всю лихорадочную последовательность тех неумелых действий, с помощью которых спасшие меня думали вернуть мне жизнь, и так вернувшуюся ко мне самостоятельно. Они были бледны, напуганы; один, стоя надо мной на коленях, плакал, и я видел, как слезы текут по его лицу, собираются на подбородке и часто падают вниз, на меня, на траву: именно он и спас меня, сбежав по лестнице деревянной вышки вниз и с берега нырнув в воду, по которой еще расходились круги, оставленные моим падением.

Он стал одним из самых главных, самых близких друзей моего детства. Мне все хотелось сделать и для него что-нибудь необычное, что-нибудь очень самоотверженное, спасти его, только детство кончилось и нас развела жизнь, и спасти его мне не удалось, его уже нет в живых — мальчика, единственного из всех нас умевшего плавать, нырнувшего за мной и за волосы вытащившего меня на берег.

В моей руке была зажата рыба — по всей видимости, одна из стайки, увиденной мною у дна, — совершенно непонятно зачем и каким образом пойманная мною, когда уже находился я, по-видимому, слегка по ту сторону сознания. Я помню, как, сидя в траве, все смотрел и смотрел на свои пальцы, продолжавшие сжимать узкое рыбье тельце с розоватыми плавниками. Мои друзья, забывшие недавний страх, смеялись надо мной; от души хохотал и мой спаситель, продолжая стоять на коленях. Я поднялся на ноги, прошел два шага к озеру, опустил рыбку в воду — но чудес в тот день хватило только на меня одного, и к ней, в отличие от меня, жизнь не вернулась.

2

В моей камере стены покрыты светлой серовато-зеленой краской, одеяло — из водянисто-зеленой материи с розоватыми розами и тонкими, яркими красными полосками… А далее — уж просто цитата, хоть и на память и в моем собственном переводе, но все-таки без ненужной, хотя и бескорыстной, попытки натянуть на себя чужое одеяло. «Через окно с железной решеткой я вижу четырехугольник пшеницы, окруженный изгородью, над которым каждое утро во всей своей славе восходит солнце…»

Моя камера проста и по-своему уютна. Кровать стоит справа, слева у двери — умывальник, напротив — окно, через которое с кровати хорошо видно небо, а мне большего и не нужно.

Я передал адвокату дневник из чисто практического, знакомого всякому автору желания не дать пропасть своей работе. Кстати, я до сих пор забываю фамилию адвоката — этой очень молодой, красивой, совсем беспомощной девушки. Первое время мне казалось, что она боится оставаться со мной один на один, но постепенно это прошло, она привыкла ко мне. Глядя на нее, трудно представить себе, что она замужем и имеет ребенка, а между тем это так. Ее муж обладает удивительной профессией венеролога, специализирующегося на женских венерических заболеваниях. Более романтическое занятие для мужчины трудно себе представить.

Она настолько чудесный человек, что, рискуя своей, без всякого сомнения, блестящей карьерой, по просьбе моего бывшего друга согласилась устроить нам встречу Как я ни успокаивал себя, как ни пытался взять себя в руки, последнюю ночь перед свиданием я не спал, находясь в каком-то лихорадочном, тяжелом волнении. Окно пасмурно темнело, наливаясь грязно-серым цветом вечерних облаков, чтобы к середине ночи очиститься, стать темно-синим; облака растянуло, стали видны звезды. Перед самым свиданием я вспомнил, что давно не брился, бросился бриться, хотя времени не оставалось и бриться вслепую, без зеркала, — занятие непростое и неблагодарное. Бессонная ночь мне не помогла, как не помогли и все предыдущие ночи и дни, сонные и бессонные. Был ли в его взгляде, исполненном сострадания, оттенок невольного отвращения, той брезгливости, которую испытываешь рядом с калечным, больным, ненормальным? Мне могло показаться — но именно эту брезгливость я обнаружил в его лице, именно она и разозлила меня.

Только потом, следующей ночью, глядя в ночное окно, вспоминая нашу короткую встречу и то, что должно было стать проникновенной беседой, а вылилось в бестолковый скандал, я понял, до какой степени мы с ним похожи друг на друга, в том числе и внешне. Странно, что наше сходство не бросилось мне в глаза раньше.

Я помню, что сразу же сел, спустил ноги на пол, обхватил голову руками. «Господи, как сделать, чтобы умершие из-за меня были живы и их смерть и страдания не были на моей совести?!» — в полном отчаянии думал я, как думал все последнее время, только ответа мне не было. Мелкие слабости, которым поддаешься каждый день, почти не отбрасывающие тени при свете совести, почти совсем безобидные проступки, которые легче не совершить, чем совершить ничтожные, как капли дождя, образуют вначале потеки, потом — лужи, потом озера, потом реки, затем моря, превращающиеся, в свою очередь, в океаны — из которых не выплыть и умеющему плавать.

А что если выдумал я того человека, который якобы приходил ко мне