С уходом из Кронштадта Первой Средиземноморской эскадры забот там не убавилось. Теперь адмиралтейство, торопясь, готовило в далекое плавание следующую — Вторую эскадру.

Уже с 6 июля 1769 года адмиралтейств-коллегия затребовала из Ревеля три линейных корабля и два фрегата, которые надлежало снаряжать в экспедицию. В состав эскадры определили корабли: «Саратов», «Тверь», «Не тронь меня», фрегаты «Надежда» и «Африка», пинки «Чичагов», «Святой Павел», «Депровиденц». Командующим эскадрой был назначен контр-адмирал Джон Эльфинстон, англичанин, всего лишь несколько месяцев назад прибывший в Россию в скромном звании капитана 1-го ранга. Секрет назначения, однако, раскрывался весьма просто — благодетельствовал Эльфинстону не кто-нибудь, а сам президент иностранной коллегии Никита Панин.

По-русски к началу похода новоявленный командующий знал два слова. Первое — «сволош» — употреблялось исключительно для завязки разговора с подчиненными. Вторым — «пшел» — он завершал свои беседы. Немного позднее овладел англичанин еще одним. Слово было хлесткое, как удар хлыста, а потому произносил его Эльфинстон с особым удовольствием, громко и четко выговаривая каждый слог: «Ско-ти-на!» Назначение на столь высокий пост невесть откуда взявшегося ландскнехта глубоко оскорбляло патриотические чувства русских моряков. И если в кают-компаниях высказывали свое недовольство вполголоса, то на батарейных деках, не таясь, говорили об измене. Вдобавок ко всему добился англичанин производства «сверх комплекта» в мичманы своих сыновей, благополучно поживающих в Англии. На прощальной аудиенции, данной Эльфинстону перед отплытием, Екатерина обещала ему полную самостоятельность в действиях[47]...

Толстый и важный Панин наставлял своего протеже несколько по-иному:

— Алехана Орлова не бойся. Ежели что, извещай меня, а я уж на сего душегуба управу сыщу. Отписывать мне надлежит о каждом его шаге. В том твою главенствующую задачу и мыслю!

Зная милость государыни к Эльфинстону, того наперебой зазывали в великосветские салоны. Сидя там, долго и умно рассуждал контр-адмирал о своих видах на морскую войну.

Эскадру в плавание готовил тем временем Семен Мордвинов. Эльфинстон появился на кораблях лишь перед самым уходом. Появился — и разнос учинил капитанам неслыханный. Первым возмутился, не вынеся оскорблений, капитан «Не тронь меня» Степан Хметевский. Его поддержали все остальные.

— Здесь не пиратская лайба, а корабль российский! — бросил с вызовом Степан.

— Ско-ти-на! — ревел в ответ красный как рак Эльфинстон.

И тогда, дружно послав флагмана в весьма не близкие края, капитаны разошлись по своим кораблям. Не испугался даже трусоватый капитан «Твери» Игнатьев, по прозвищу «Дадон неуклюжий».

Взбешенный столь ярко выраженной нелюбовью к своей особе, Эльфинстон поднял шум. Скандал разразился небывалый. Разбором дела занялась сама императрица, и членам адмиралтейств-коллегии пришлось несладко.

«Мятежных капитанов» по всем законам ожидали разжалование и бессрочная каторга, но на их защиту, презрев личные интересы, встал Семен Мордвинов. Честь ему за это и хвала! Вызванный для разбора дела к Екатерине, он заявил громогласно:

— Матушка! Накажу подлецов своею властью, а менять их не надобно, уж больно в деле морском искусны да опытны сии мореплаватели!

— И это у тебя, Семен Иванович, самые лучшие? — искренне удивилась императрица.

— Истинно так, матушка! — не моргнув глазом, ответил Мордвинов.

— Одно слово — орлы!

Екатерина обещала подумать над участью «мятежников», а Мордвинов рванул к фавориту императрицы Григорию Орлову. Графа Орлова уговаривать долго не пришлось: что шло во вред Панину, то было ему по душе.

Вняв советам друга сердца, Екатерина милостиво простила капитанов.

Когда до отплытия оставались считаные дни, злопамятный Эльфинстон определил своим флагманским кораблем «Не тронь меня». Товарищи ободряли Хметевского:

— Ничего, Степан, не съест. Там кляузы строчить будет некому. Да и Спиридов нас в обиду не даст!

За день до отхода отписал Хметевский письма матери с сестрой Прасковьей да одинокому помещику Куприянову, отослал им по половине своего денежного аттестата.

9 октября 1769 года, покинув Кронштадтский рейд, Вторая Средиземноморская эскадра отправилась в повеленное плавание.

* * *

Осенняя Балтика хорошей погодой балует крайне редко. И корабли сразу попали в длительную полосу штормов. В первую же ночь на Поркалаудском рифе потеряли пинк «Чичагов»[48]. А по выходе за Дагерорт-остров ударил бешеный норд-норд-вест со шквалом и снегом.

На пронзительном ветру матросов бил озноб, худые голландские бастроги помогали мало.

Получив сильную течь, укрылась за Дагерортом «Африка». Не переставая, гремели цепные передачи помп на «Саратове» и «Не тронь меня».

Но наибольшее испытание выпало на долю «Твери». Корабль остался без капитана: окончательно испугавшийся и растерявшийся каперанг Игнатьев заперся в каюте и беспробудно пьянствовал. Оставшись за старшего, вахтенный лейтенант Скуратов[49] призвал к себе кают-юнгу.

— Слетай-ка, милок, за капитаном да волоки его наверх!

«Тверь» отчаянно мотало на крутых гребнях волн. Каютюнга обернулся скоро.

— Капитан плачут... они... в стельку!

— Тьфу ты, Дадон неуклюжий! — сплюнул Николай Скуратов. — Оповещай команду — отныне я капитан!

Лейтенант с досадой утер лицо от соленых брызг. Сейчас он держал свой самый трудный экзамен.

На вторые сутки шторма «Тверь» едва не выкинуло на эзельские камни, а потом потащило куда-то на зюйд.