Последняя граната из подствольника Гранда угодила в брюхо белоснежного скакуна. Бедное животное разорвало на две части, взрывная волна подбросила высоко вверх наездника, силой инерции сорвав с него плащ и вырвав саблю. Совершив замысловатый кульбит, бедуин рухнул на плато, но неожиданно вскочил и, выхватив из-за пояса кривой восточный нож, бросился на американца. Сойдясь в рукопашной, они покатились по земле, Бобу удалось прижать тяжестью своего тела араба, заблокировав его руку своими. Рассвирепевший после всего пережитого Гранд с размаху ударил головой бедуина в лицо, отправив того в нокаут. А потом на бесчувственное тело обрушился настоящий град ударов кулаков, превращая физиономию врага в кровавое месиво…

– А-а-а! – подгоняя скакуна, неистово орал Варвар. Жизнь порой выполняет самые, казалось, несбыточные желания. Об этом дне Султан Дадышев мечтал всю жизнь, еще с детства заслушиваясь рассказами старших о своем прадеде Джохаре Дадышеве, который в Первую мировую воевал в «Дикой дивизии» на румынском фронте и за проявленную храбрость был награжден золотым георгиевским оружием. В Гражданскую есаул Дадышев воевал в составе корпуса генерала Шкуро, потом с войсками барона Врангеля эвакуировался в Стамбул, откуда вернулся в середине двадцатых, а умер в пятидесятом в глухом казахском кишлаке. Лошади и сабли были любимыми забавами будущего полковника чеченского спецназа, но о таком он даже мечтать не мог.

Пришпоривая благородное животное, Султан напал сразу на нескольких конников. Взмах сабли – и один бедуин с рассеченной грудью полетел с лошади. Еще взмах и… острая боль обожгла правую руку Варвара, он скосил взгляд и увидел, что вместо кисти, сжимающей саблю, культя, из которой льется кровь.

– Б… – вовсе не по-вайнахски выругался Дадышев, пытаясь левой дотянуться до кобуры с пистолетом, но не успел… Подлетевший сзади всадник пустыни обрушил на голову чеченца свой клинок.

– Суки! – срывая голос, заорал Христофоров, увидев, как вокруг лежащего на земле Султана торжествующе гарцуют несколько всадников пустыни.

Он подхватил с земли гранатомет, передернул затвор и дослал в казенник последний заряд с картечью. Выстрелил от живота, почти не целясь. Два десятка стальных шариков, разлетевшись большим бесформенным облаком, хлестанули по наездникам и их лошадям, вырывая из плоти кровавые клочья. Эта была последняя капля в накале боя, сломавшая воинственный пыл ассасинов.

Десятка полтора уцелевших бедуинов развернули своих коней с воплями:

– Шайтан-бала! Шайтан-бала![17]– и понеслись прочь, обратно к крепости.

Савченко подскочил к сидящему на трупе бедуина Гранду, схватил автомат и, выдернув из его подсумка полный магазин, вставил в «калаш». Вскинул оружие. Короткая очередь – и последний из беглецов вылетел из седла, но его нога застряла в стремени, и лошадь поволокла труп за собой.

– Вот так как-то. – Опустив автомат, морпех только сейчас заметил, что лицо американца в крови, а левое ухо держится на «честном слове».

– А чего они так орут, как пострадавшие? – удивленно спросил Сервант. С головы до ног забрызганный чужой кровью, он напоминал античного воина. Отшвырнув искореженный пулемет, подошел к сидящему возле «Комбата» Андрею. – Ты чего, малый?

Термин «малый» слабо походил к человеку, возле которого лежали три изуродованных тела и растекалось кровавое пятно.

– Да так, зацепило малость, – невольно морщась, проговорил Веретенников, пытаясь рукой прикрыть рану.

– Сейчас мы тебя заштопаем, – Христофоров постучал в дверь внедорожника и крикнул: – Эй, бортстрелок, вылезай и тащи аптечку, будем раненых чинить! – и поморщился, опуская руку на правый бок – один шустряк рубанул саблей. Бронежилет удар выдержал, но тело болело. – Кажется, ребро сломал, сука…

«Зализывание» заняло около получаса. Раны продезинфицировали, зашили (кому-то что-то пришили), потом вкололи по большому коктейлю, состоявшему из инъекций болеутоляющего, противовоспалительного и тонизирующего. Восстановив силы, диверсанты занялись самым неприятным. Изрубленное тело Варвара уложили в чехол «Сахары» и, завернув, положили в багажник.

После перекурили, окидывая взглядами плато, усеянное трупами людей и животных. Ветер доносил до них приглушенные стоны раненых, еще не отошедших в райские кущи и пока страдающих под палящим аравийским солнцем. Жалобно ржали недобитые животные, что резало слух, заставляя даже матерых диверсантов невольно морщиться.

– Картина, достойная кисти Верещагина, – глядя на усеянное черными плащами плато, проговорил Христофоров, глубоко затягиваясь.

– Или камеры Тарантино, – добавил Савченко, почему-то вспомнив голливудского «хулигана», который смерть представлял перед зрителем этакой развлекалочкой, щекочущей нервы.

– Ладно, эстеты-киноманы, лучше скажите, как будем отсюда выбираться, – прогудел Сервант и кивнул на сидящих в салоне внедорожника недавних пленников. Оба парня от пережитого и потери крови даже после бодрящих уколов выглядели далеко не лучшим образом. – Пацанам вон совсем худо, а хозяева не особо настроены отпустить нас восвояси.

Все посмотрели в сторону крепости – ворота Мадина Эмана были наглухо закрыты, и со стороны она выглядела мрачной и неприступной, готовой в любой момент взорваться шквалом огня и металла. Добавлял изрядную долю нервозности навязчивый клекот парящих в небе стервятников, которых с каждой минутой становилось все больше.

– У меня на этот счет идея, – неожиданно объявил Кирилл. После боя он чувствовал себя кем-то вроде труса, отсидевшегося в тылу, когда его товарищи рисковали жизнью, и теперь всеми силами старался себя реабилитировать.

– Что предлагаешь, бортстрелок?

– Мы уже показали свою силу, – Кирилл кивнул в сторону раскуроченного «Тигра». Груда металла уже не горела, а лишь слабо чадила, черный корпус издалека напоминал чей-то гигантский обугленный труп. – Теперь нужно дать им почувствовать ее на собственной шкуре. Тем более есть чем.

– Вот и ладненько. Не будем затягивать агонию и тянуть время, – по-быстрому подвел итог военного совета Владимир Николаевич.

Диверсанты забрались в салон внедорожника, и Лялькин первым делом поставил на боевой взвод противотанковую ракету из оставшихся трех. Сидящий за рулем Христофоров несколько секунд разминал пальцы, потом на мгновение прикрыл уставшие веки и глубоко вздохнул. Каждый из находящихся в «Комбате» в эти секунды отдавал себе отчет в том, чего можно ждать из-за крепостной стены. Достаточно одного попадания, чтобы все они превратились в жалкую кучку пепла.

Прежде чем полковник включил зажигание, Лялькин негромко предупредил:

– Когда я скажу остановиться, сразу тормозите.

– Руководи, штурман, – скупо кивнул Владимир Николаевич, проворачивая ключ в замке зажигания.

Армейский вездеход сорвался с места, рванув в обратном направлении. Кирилл уперся напряженным взглядом в счетчик, отмеряющий расстояние до крепости. Едва они достигли отметки в «три тысячи», звенящим от волнения голосом скомандовал: