— И что же ты сделала?

— Я сделала первое, что пришло в голову, — заорала: «Принимай решение немедленно, иначе я брошу тебя прямо на улице!» — и пошла прочь.

— И что он?

— Он ухватил меня за локоть и затащил в какой-то случайный мексиканский ресторан через два дома. Еда была ужасная, зато я была счастлива.

* * *

В следующий уик-энд, сидя в такси по дороге в аэропорт — я собиралась навестить Рами, — я подвинулась вперед на заднем сиденье и взглянула через плексигласовое окошко на лицензию водителя.

— Послушайте, Мохаммед, вы женаты?

— Да.

— И у кого же больше власти в ваших отношениях? У вас или у вашей жены?

Он рассмеялся.

— Моя жена контролирует все. Ум кроне .

— Ум кроне ? Что это означает?

— Женщина с рогом. Так мы называем женщину, у которой мужчина под пятой.

— Это хорошее слово или плохое?

— О, это плохое, очень плохое слово!

— Да ладно вам! Что такого плохого в том, чтобы дать женщине немножко власти? — поддразнила я.

— Плохо, когда у кого угодно вся власть, — сказал он. — Есть старая арабская пословица, которая гласит: назови человека своим хозяином — и он продаст тебя на рынке рабов.

Мне не казалось, что быть «женщиной с рогом» — это так плохо. Но мне также хотелось, чтобы и у моего мужчины был «рог». Энергия, перемещающаяся туда-сюда; способность обоих партнеров держаться за свое чувство личной силы; сами сражения — все это создает то самое нужное напряжение для сексуальной страсти.

* * *

Марк пришел на следующий сеанс и завел обычную бесцельную светскую беседу, устраиваясь в уголке дивана и ради самозащиты укладывая на колени подушку. Поглядел на меня с надеждой. Я бегло улыбнулась ему, но не сказала ни слова. Он — тоже. Я заметила, что пассивность Марка пробуждала во мне властность, и уже складывался шаблон: чем больше он поддавался, тем сильнее я навязывала свою программу.

Я была уверена, что и у других людей он вызывает ту же реакцию. Я решила, что нам необходимо заняться этой динамикой, поэтому намеренно взяла на себя пассивную роль. Я чувствовала, как ему неловко в этом молчании, но держала рот на замке, пока мы оба то отводили взгляд в сторону, то снова смотрели друг на друга.

— Вы знаете, что у вас дырка в стене прямо рядом с вашим столом? — выговорил он.

— Угу, — кивнула я, даже не подумав взглянуть на дырку.

— Вы сегодня молчаливы, док.

— Я просто хочу, чтобы разговор начали вы, — сказала я.

— А разве это не ваша работа?

— Вы хотите, чтобы я решила, о чем нам следует говорить?

— Разве не за это я вам плачу? — проговорил он с напряженной улыбкой.

— Вы платите, чтобы кто-то другой указывал вам, что делать?

— Я не знаю, о чем сегодня говорить.

— Ладно, я подожду, — сказала я. Положила одну руку на колени, а другой стала небрежно накручивать на палец прядь волос, не отводя взгляда от Марка.

— Не думаю, что я что-то получаю от такой терапии, — наконец промолвил Марк. Он сердито потянулся за своим портфелем — угрожающий намек, что он готов уйти.

— Кажется, я вас расстроила, — сказала я, намеренно констатируя очевидное.

— Если мы так и будем сидеть и смотреть друг на друга, это мне не поможет, — проворчал он.

— Ну, вы платите немало денег, чтобы работать над собой , — заметила я. — Можно было бы надеяться, что вы будете более активно этим заниматься.

— Я в тупике, — бросил Марк.

— Я понимаю, — кивнула я. — Вы привыкли к тому, что женщины в вашей жизни говорят вам, что делать. Я думала, вам это не нравится.

— Вы правы.

— Тогда почему вы требуете, чтобы и я говорила вам, что делать? Вы понимаете, что сердитесь на меня за то, что я вами не управляю? На каком-то уровне вы хотите , чтобы лидером был кто-то другой. Если я буду делать это за вас, то чему вы от меня научитесь?

Для меня это тоже был некомфортный маневр, поскольку я терпеть не могу молчание и пассивность. Они будоражат мои собственные страхи — что я некомпетентна, что мне необходимо что-то говорить или делать. Конечно, мне не нравилось, когда пациенты срывали на мне злость, но этот прием обычно срабатывал.

Я дала Марку возможность подумать об этом. А сама тем временем размышляла, не произрастает ли его желание, чтобы кто-то другой брал на себя ответственность, из какого-то детского инцидента.

Я спросила его об этом, и он, получив наконец какое-то указание к действию, объяснил, что его отец скоропостижно скончался от сердечного приступа, когда ему было 12 лет. Маму подкосила скорбь. Ее скрутила жестокая депрессия, и у нее едва хватало сил, чтобы добираться до работы, не говоря уже о том, чтобы воспитывать двоих сыновей.

Марк был старшим из них и болезненно осознавал, как тяжело приходится матери. Он не хотел делать ничего такого, что могло бы еще больше ее расстроить.

— Я только хотел, чтобы она была счастлива, — говорил он. Ради этого он помогал матери по дому и держался подальше от неприятностей. Он также заботился о своем младшем брате и старался сделать так, чтобы тот тоже не расстраивал мать. Если же он все-таки это делал, Марк прибегал к дисциплинарному воздействию. — Иногда я всерьез гневался.

— Значит, вы взяли на себя роль «хорошего мальчика»? — спросила я, с умыслом подбирая слова.

— Да.

— Была ли у вас возможность пройти через бунтарскую фазу отрочества?

— Нет, это было невозможно, я был сосредоточен на том, чтобы сделать счастливой маму. Я не мог не соглашаться с ней или ослушаться ее.

— Что бы тогда случилось?

— Она была такой хрупкой и тревожной! Мне невыносимо было это видеть. Я чувствовал бы себя ужасно виноватым, поэтому оставался в роли «хорошего мальчика» и пытался этим гордиться. Роль бунтаря досталась моему брату, и я ненавидел его за это.

— Похоже, вы по-прежнему играете эту роль с женщинами.

— Да, и с моей бывшей подругой, и на работе.

— И дорого вам это обходится?

— Что вы имеете в виду?

— Каким вы стали из-за этой роли? Что с вами происходит?

— Я не умею постоять за себя? — вопросительно проговорил он. — Я… я позволяю женщинам вытирать о себя ноги?

Марк был абсолютно прав.

— Вы не готовы быть непослушным, или рассердиться, или просто выйти в мир и совершить какую-нибудь безумную выходку.

Проблему Марка нельзя было разрешить в рамках традиционных методов секс-терапии, поскольку происхождение ее не было сексуальным. Ситуация в детстве спровоцировала пробой в его личности. Его желание быть ответственным оказалось чрезмерно развитым, в то время как желание быть независимым пряталось в тени и выходило на поверхность, только используя его сексуальность в качестве подпорки.