Макрейт сунулся в угол комнаты и с лязгом открыл металлический ларец. Чиркнула спичка. Пламя свечи осветило Макрейтову шевелюру, меловую белизну его щеки и — богато изукрашенный серебряный подсвечник, держащий свечу. У Дьюкейна невольно вырвалось восклицание.

— Красивый, — правда, сэр? У мистера Радичи здесь было много добра, я вам покажу. Можно уже погасить фонарик, сэр.

На грубо сколоченном столе в углу теперь горели четыре свечи в одинаковых серебряных держателях. Дьюкейн подошел рассмотреть подсвечники. Каждый стоял на четырех серебряных шарах, вложенных в драконьи лапы, по всему толстому стволу извивались выгравированные драконы.

— Здорово, да? — сказал Макрейт. — Мистер Радичи говорил, китайские. А вы еще вот на что взгляните!

Он вынул и держал в поднятых руках серебряный позолоченный потир, усыпанный крупными — и, по всей видимости, драгоценными — камнями. Дьюкейн взял у него чашу и осмотрел ее. При тусклом освещении и его слабой осведомленности по части драгоценных камней трудно было с уверенностью сказать, настоящие ли они. Но выглядел потир богато, хотя и несколько аляповато.

— Не грех нам, сэр, и горло промочить!

Макрейт неожиданно плеснул в чашу вина из извлеченной им откуда-то бутылки. Дьюкейн поспешно поставил чашу на стол.

— Да вы не сомневайтесь, сэр! Оно не прокисло! Вполне можем устроить здесь себе пирушку. Не помирать же с голоду! Глядите, и хлеб этот чудной имеется, и орехи, — мистер Эр страсть как любил грецкие орехи…

Макрейт вынимал и раскладывал на столе содержимое жестяных коробок. Дьюкейн увидел отсырелые ломти черного хлеба и орехи, на жилистой скорлупе которых слегка зеленела плесень. Черный хлеб для черной мессы… Дьюкейну вспомнилось, что грецким орехам приписывают магические свойства, поскольку их двойная внутренность похожа на полушария человеческого мозга.

Макрейт колол орехи серебряными щипцами.

— Вот, сэр, держите половинку. Они внутри совсем хорошие.

Дьюкейн почувствовал, как ему суют в руку сухой, морщинистый комочек. Он отпрянул назад. Ни при каких обстоятельствах нельзя было разделить с Макрейтом грецкий орех. Это тоже несло в себе определенное значение, Дьюкейн только запамятовал какое.

— Вы покажите мне, что еще стоит посмотреть, — и мы идем назад.

— Особо-то и смотреть нечего, сэр, — сказал, жуя орех, Макрейт. — Свечи шли вот сюда. Сейчас я разложу по местам остальное.

Он выстроил свечи в ряд вдоль задней стороны другого стола, стоящего у белой стены. На столе лежал узкий черный матрас.

— Это сюда, сэр, ложилась девица, — прибавил Макрейт, уважительно понизив голос.

Наведываясь к первому, неосвещенному столу, он стал раскладывать на матрасе различные предметы. Сначала — набор стеклянных, плотно закупоренных, снабженных четкими ярлыками банок, какие часто встретишь на кухне. Дьюкейн проглядел ярлыки: мак, иссоп, чемерица, конопля, подсолнечник, паслен, белена, белладонна. За ними легли черный хлеб и горка орехов. Потом — большой пакет столовой соли, колокольчик с серебряной золоченой ручкой, Библия, потрепанный католический молитвенник, палочки благовоний, продолговатый брусок серебра на подставке, с поперечиной ближе к его подножию, — и тонкий черный хлыст. Колокольчик слабо звякнул в белокожей, с рыжей опушкой руке Макрейта.

Продолговатый предмет из серебра Макрейт поместил в центр стола, за матрасом. Ну конечно, подумал Дьюкейн, — крест Св. Антония, перевернутый крест…

— Это — для пяти наших чувств, мне так разъяснил мистер Радичи. Соль — для вкуса, огонь — для зрения, колокольчик — для слуха, благовония — для обоняния, а вот это — для осязания.

Макрейт положил хлыст перед крестом.

Дьюкейн невольно содрогнулся.

— А еще есть вон чего, — продолжал Макрейт.

Язычки пламени отвесили реверанс веянию воздуха, отвлекая внимание Дьюкейна от хлыста.

Макрейт, вдвое увеличась в размерах, то ли сражался с чем-то, то ли пустился в пляс, воздев руки над головой, — непомерная тень, отброшенная им, корячилась на кирпичной стене. Наконец, с тяжелым шлепком, одеяние улеглось должным образом, и Макрейт, скаля зубы, выставил его для обозрения. Он оказался облачен в просторную ризу желтого шелка, расшитую черными сосновыми шишками. Макрейт манерным движением повернулся на каблуках. Рукава и брюки темного его костюма, высовываясь из-под изысканной ризы, порождали ощущение непристойности. Одеяние приходилось ему не впору: Радичи был мужчина крупный.

— А это — последнее дополнение к наряду.

Макрейт держал в руках высокий, негнущийся, расшитый головной убор, похожий на митру, собираясь водрузить его себе на голову Дьюкейн проворно выхватил у него митру:

— Разоблачайтесь!

— Шикарная штука, правда?

— Снимайте ее!

Макрейт нехотя высвободился из ризы. Стаскивая ее через голову, спросил:

— Можно я кое-что, сэр, из этого возьму себе, как по-вашему?

— Что значит «возьму»?..

— На память, так сказать. Ту, например, как ее, — допустим, чашу? Как вы думаете?

— Конечно нет! — сказал Дьюкейн. — Эти вещи достанутся наследникам мистера Радичи. Полиция ими распорядится. Посторонитесь-ка, я хочу еще оглядеться. — Он взял одну из свечей. — Чем здесь так противно пахнет?

— Это птички, надо полагать.

— Птички?

— Ну да, — сказал Макрейт. — Голуби, бедолаги. Вот, гляньте!

Он указал в темноту под еще одним столом, на другой стороне комнаты.

Дьюкейн опустил свечу и увидел там что-то похожее на большую клетку. Оказалось, что это и вправду клетка, грубо слаженная из паковочного ящика и нескольких прутьев проволоки. Внутри Дьюкейн, наклонясь, разглядел расправленное сизое крыло. Потом увидел в углу кучку гладких округлых серо-голубых тушек. Перья еще отливали глянцем.

— Теперь-то уж передохли, само собой, — заметил Макрейт не без удовлетворения. — Мистеру Радичи они требовались живые.

Рука его потянулась потрогать клетку, почти любовным движением. Запястье, оплетенное сетью золотистых волосков, вылезло далеко из пиджачного рукава.

— То есть вы хотите сказать…

— Он убивал их во время обряда, не знаю уж, как и почему. Кровищи оставлял — страшное дело! Уйму времени потом ухлопаешь, покамест уберешься. Он, знаете, строг был насчет чистоты.

— Где же вы доставали их?

— Ловил на Трафальгарской площади. Пара пустяков, если прийти спозаранку. Зимой, правда, труднее. Но при тумане одного или двух обычно все-таки поймаешь, засунешь под пальтишко — и ходу.

— И вы держали их здесь?

— Каких — здесь, каких — дома, покуда не понадобятся. Кормил их, понятно, только они по большей части спали. Видимо, не хватало света. Вот этих запустил сюда, когда оно все приключилось — с мистером Радичи, стало быть.