— Все потому, что он не удосужился жениться на тебе…

— В его защиту, Леонардо, я могу сказать, что твой отец очень хотел жениться на мне. И неважно то, что произошло потом: мы зачали тебя в любви и страсти. Просто Пьеро оказался слишком мягкотелым и не смог отстоять меня. И тебя.

— Все равно что змея, — с едкой обидой откликнулся Леонардо и зажмурил глаза. — Сегодня мне так и хотелось убить его. Придушить собственными руками.

— Ты, конечно, вправе ненавидеть его, но запомни одну вещь: не лови змею за хвост — укусит, — предостерегла я. — Твой отец нас бросил, мы ему не нужны — его влечет только слава. Думаю, самое благоразумное — не вставать у него на пути. Если ты станешь чинить ему преграды или сердить его, боюсь, он с тобой за это поквитается. Сейчас Пьеро просто не хочет тебя знать, но у него довольно могущества, чтобы навредить тебе.

Леонардо внезапно устремил на меня пытливый взгляд.

— Мама, ты сама женственность, лучшая из матерей, а стала мужчиной? Каково тебе жилось все это время?

Мне пришло на ум, что до сей поры я не слишком ломала над этим голову, поэтому и ответить решила сразу, не углубляясь в лишние размышления.

— Изумительно, в каком отношении ни возьми, — заверила я. — Столько удивительных лет полной свободы!

— А страх разоблачения? — не отступал Леонардо, очевидно не принимая на веру мою беззаботность.

— Понемногу отступил. У меня оказалось больше способностей к лицедейству, чем я сама подозревала. К тому же… — Я смолкла, в душе ужаснувшись мысли, которую собиралась высказать. — Иногда я и вправду чувствую себя мужчиной.

Моего сына трудно было чем-либо огорошить, но на этот раз он даже не нашелся что сказать. Он так озадачился, что изменился в лице, но я больше не прибавила ни слова к своему признанию.

— Может, съедим sfogliatella? — предложила я.

Леонардо вынул из кармана платок с пирожными и выложил их на стол.

— Я принесу вина.

Я поднялась в кухню, а когда вернулась, то увидела, что сын отложил лакомство и устелил весь стол своими рисунками. Я с любопытством двинулась к ним, но Леонардо упреждающе заслонил наброски рукой.

— Здесь… другое, мама. Ты только не пугайся.

— Что значит «не пугайся»? А почему я должна пугаться?

Он отступил в сторону, и я подошла взглянуть на рисунки. Я не сразу поняла, что на них изображено, а когда вникла, то непроизвольно ахнула и закрыла рот ладонью.

Леонардо далеко продвинулся в своих анатомических изысканиях — неизмеримо далеко. Теперь я видела перед собой не рассеченных мелких зверушек и не их внутренности — на синей бумаге искусное сыновнее стило вывело человеческие тела и их отдельные части, полностью препарированные: череп, начисто освобожденный от плоти, или ногу со снятой кожей, с обнаженными мышцами и связками, при взгляде на которую казалось, что она вот-вот задвигается.

Анатомия занимала лишь часть каждого листа: к изображениям вплотную подступали зеркальные каракули Леонардо. Я не могла их разобрать, но и без расспросов знала, что в них мой сын разъясняет темы своих наблюдений и зарисовок.

— Леонардо!..

— Ничего не говори, мамочка! Я знаю, что это опасно.

— Но ты хоть представляешь себе, насколько это опасно? Папа Сикст приблизил к себе палача по имени Торквемада,[25]чтобы его руками преследовать грешников и еретиков самого разного толка. Инквизиция уже взялась за евреев в Испании, многие из них скрываются и ищут везде убежища. Лоренцо подумывает открыть для них ворота Флоренции, но такой поступок только усугубит подозрения Рима к нашей республике и ее жителям. Понимаю, что моими устами говорит отчаяние, но ты должен вести себя осмотрительнее, Леонардо! Прошу тебя!

Сын с кроткой снисходительной улыбкой смотрел на меня неподвижным взглядом.

— Я не могу просто так отказаться от опытов над трупами: они слишком важны для меня. Когда видишь человеческое тело в разрезе, — Леонардо плавным жестом обвел рисунки на столе, — понимаешь, какой это бесценный дар природы. Мамочка, я проницаю причины самой жизни! Я заглянул даже в мозг! И проследил, куда ведет путь нерва: от глазного яблока в глуби черепа. — Он легонько коснулся пальцем моего затылка. Его взгляд смягчился. — Никогда еще я не чувствовал себя живым в полной мере — только во время пристального изучения мертвецов. Тебе, наверное, и слушать об этом противно…

— Нет, не противно. Непривычно — да, и даже чудовищно. Но поразительно. — Я еще раз оглядела его анатомические наброски. — Они поразительные.

Леонардо улыбнулся. Он обнял меня за плечи и поцеловал в самую середку лба.

— Я буду осторожен. Приму к этому все меры. Я их даже удвою — нет, утрою!

— Перестань насмехаться!

Леонардо вмиг стал серьезным и заглянул мне в глаза.

— Я не насмехаюсь — даже не думаю! Я знаю, чем ты пожертвовала, чтобы оказаться здесь, во Флоренции, рядом со мной, среди величайших в мире умов! Теперь я не вправе подвергать опасности ни себя, ни — тем более — тебя. Обещаю, мамочка…

В его глазах промелькнуло странное выражение. Он замялся и нерешительно спросил:

— Что у вас с Лоренцо?

— У нас с Лоренцо, — сказала я, — все непросто.

— Непросто?

Я уставилась в потолок. Леонардо был единственным человеком в моей жизни, перед которым я могла не притворяться. Он видел меня всякой: женщиной, мужчиной, матерью, дядюшкой, покровителем, другом.

— Лоренцо влюбился в меня, — призналась я. — То есть в Катона.

Теперь Леонардо пораженно зажал ладонью рот.

— Ты что, смеешься надо мной?

— Вовсе нет, просто прячу изумление. — Он слегка склонил голову набок, как делал всякий раз, когда изучал натуру для рисунка. — А ты его любишь?

— Ах, Леонардо, разве его можно не любить?

— И он знает?

Я покачала головой. Леонардо тяжело вздохнул. Он разом оценил возможные осложнения и страдания, проистекающие от нашего соединения, всю его невыполнимость и смехотворность.

— Как я понял, в этом-то отношении все далеко так не «изумительно».

На моих глазах вскипели слезы. Леонардо сочувственно взял меня за руку.

— Тебе незачем скрывать это от Лоренцо. Он мужчина солидный и надежный.

— Потому я и скрываю, что солидный! Мы с тобой и так ходим по лезвию ножа. А если я сброшу личину?.. На плечах Лоренцо — ответственность за всю Тоскану. И вдруг окажется, что его друг на самом деле… э… — Я беспомощно смотрела на сына:

— Кто же я?