– Значит, это что-то вроде amuse-bouche?[35]

Туссен почти улыбнулась:

– Можно и так сказать. Этакая затравка. Чтобы разбудить аппетит. Они умные ребята, эти контрабандисты.

– И блестящие маркетологи, – заметил Бовуар. – Назвать товар «крокодил». Привлекательно для молодежи. Так современно. Оригинально.

– От него кожа покрывается чешуйками – вот одна из причин, почему он так называется. Как у крокодила.

– Господи боже, – вздохнул Бовуар.

Он лучше, чем Туссен, лучше, чем большинство из них, знал, что такое отчаяние наркомана. Насколько поведение наркоманов отличается от нормального. Они уже чувствуют и ведут себя как животные. Так почему бы и не выглядеть животным?

Им было все равно.

Но ему – нет.

– Так это и начинается, – сказал он, снял очки и постучал дужкой о бумагу, подсознательно подражая жесту Гамаша. – Они завозят небольшое количество для затравки. Создают спрос. Наркотик тем желаннее, чем труднее его достать.

Он знал, как это происходит.

Дилеры разбирались не только в наркотиках, но и в человеческой природе.

– Тогда зачем оставлять партию на складе в Мирабели? – спросил он. – Чего они ждут?

– Ждут, когда пройдет через границу крупная партия фентанила? – предположила Туссен.

– Да, почти наверняка. Но она уже пересекла границу. Что же останавливает их сейчас?

Они смотрели друг на друга в надежде, что сидящий напротив найдет ответ.

И тут Бовуар улыбнулся. Это была почти незаметная, мимолетная улыбка. Но она появилась.

– Они ждут развязки процесса, – сказал он.

Мадлен Туссен распахнула глаза в изумлении, и на ее лице тоже расцвела улыбка.

– Боже мой, я думаю, ты прав.

Бовуар встал и приподнял со стола листок бумаги:

– Ты позволишь?

Она тоже встала и, поколебавшись секунду-другую, кивнула.

Бовуар сложил бумажку, сунул ее в карман.

– Что ты собираешься делать? – спросила она, провожая его до двери.

– Хочу показать ее старшему суперинтенданту Гамашу, как только он выйдет из зала суда.

– А что будет делать он?

– Не знаю.

– Нажми на него, Жан Ги. Заставь его действовать, – потребовала она. – Он должен отдать команду.

– Слушай, никто так не рискует, как он, – сказал Бовуар.

– Это неправда. Его сын или дочь не рискуют стать наркоманами. В его дом уж точно не проникнет какой-нибудь одуревший от дозы наркоман, его не пристрелят на улице ради кошелька. А у тебя маленький сын.

– Oui. Оноре.

– У меня сын в школе и две дочери скоро туда поступят. Мы поставили на карту больше. Мы можем потерять все. Нам нельзя потерпеть неудачу, Жан Ги.

– Я знаю.

Он и в самом деле знал.

– Постой. – Она ухватила Бовуара под руку, затащила назад в кабинет и закрыла дверь. – Он сделал это?

– Что?

– Ты вынуждаешь меня сказать прямым текстом?

– Да.

– Совершил ли старший суперинтендант Гамаш клятвопреступление? Солгал ли он о бите и потайной двери в церкви?

– Да.

Туссен замерла, потом посмотрела на карман, куда Бовуар положил сложенный лист бумаги.

– Тогда у нас есть шанс. Но что мне сказать моим агентам?

– Придумай что-нибудь. Все это началось с тебя, Мадлен. Ты не можешь теперь отойти в сторону, даже если захочешь.

– Ты не имеешь права осуждать меня за это, – сказала она, вновь пытаясь защищаться.

– Я тебя не обвиняю. Настанет день, и ты, возможно, получишь заслуженную награду. Ты помогла старшему суперинтенданту составить план. Знаешь, он ведь сохранил салфетку. С того ланча. Она лежит в его столе под тетрадью.

Туссен кивнула. Бовуар был прав. Все это началось несколько месяцев назад, за ланчем, когда она в разговоре обронила одну фразу. А старший суперинтендант Гамаш записал ее слова на том, что оказалось под рукой.

Та фраза была настолько распространенной, что она даже не подумала о ее истинном смысле. И уж конечно, не могла предвидеть, как ее слова будут восприняты Гамашем. И как он ими воспользуется.

– Сжечь наши корабли, – сказала она, вспоминая тот разговор в кафе, когда старший суперинтендант Гамаш посмотрел на нее и в его глазах вспыхнуло что-то. Искорка идеи.

– Сжечь наши корабли, – повторил Бовуар. – Ты знаешь, откуда это пришло?

Она кивнула. Когда после того ланча прошли дни и месяцы, а ситуация, вместо того чтобы улучшаться и улучшаться, только ухудшилась, Мадлен Туссен стала думать о том, что же она натворила, и вспомнила то выражение.

Фраза ничуть ее не утешила.

– Это сказал Кортес, – ответила Туссен. – Пятьсот лет назад. Когда испанцы высадились там, где сейчас Мексика.

Бовуар кивнул:

– Они стояли на берегу, и Кортес приказал своим людям сжечь их корабли.

– Чтобы у них и мысли не возникало об отступлении.

Два офицера полиции стояли у двери и пытались представить себе тот момент. Что могли сделать люди Кортеса? Спорили ли они? Просили? Стали плести заговор?

Или покорно исполнили приказ, настолько высока была их дисциплина?

Конкистадоры приплыли в Новый Свет, чтобы завоевать его. Они за несколько лет уничтожат великую цивилизацию ацтеков. А взамен получат невообразимое богатство. Вот только… Вот только…

Большинство из них так никогда и не покинет эту землю.

Что они чувствовали, стоя там на берегу? Перед ними находился незнакомый континент. Далеко позади остались дом, семья и безопасность. А между – горящий корабль.

Ни Бовуару, ни Туссен не требовалось особого воображения, чтобы представить, что чувствовали конкистадоры.

Для полицейских пути назад тоже не было.

Они чувствовали запах горящего дерева.

– Я дам тебе знать, как идут дела, – сказал Бовуар и похлопал себя по карману, где лежал сложенный лист.

Он вышел, чувствуя, что темное существо последовало за ним под беспощадное солнце.

Мадлен Туссен закрыла дверь и вернулась к столу. Тяжело опустилась в кресло, нажала кнопку интеркома и попросила помощника вызвать к ней инспектора Гогена. Глядя в окно, она размышляла о том, как объяснит ему свой отказ.

Темное существо, подобное обгоревшим останкам, тихо стояло в углу и наблюдало.