* * *

– Обвиняемое лицо действительно явилось к вам, старший суперинтендант?

– Да. Я был дома в Трех Соснах со своей женой…

– Рейн-Мари Гамаш, – напомнил присяжным Залмановиц. – Именно она нашла тело Кэти Эванс немного ранее в тот день.

– Именно. У нас остались на ночь старший инспектор Лакост, глава отдела по расследованию убийств, и инспектор Бовуар, мой заместитель.

– Они сейчас в зале суда?

– Non.

Главный прокурор повернулся и посмотрел на галерею, потом снова на Гамаша. Явно удивленный. Они обменялись взглядами.

Это не укрылось от внимания судьи Корриво.

Во взгляде прокурора она увидела не только понимание, но и кое-что еще. Совершенно неожиданное.

Сочувствие.

Морин Корриво раздраженно прищурилась. Она подумала, что сегодня имеет смысл закончить заседание пораньше, пригласить обоих в свой кабинет и выбить из них правду.

Но она была терпеливой женщиной и знала, что, если дать им пространство и время, они сами оставят для нее достаточно свидетельств того, что происходит на самом деле.

– Обвиняемое лицо пришло во время обеда?

– Вообще-то, после обеда. Довольно поздно.

– Вас удивило то, что вы услышали?

– Я был потрясен. Мы бы, конечно, так или иначе сами все выяснили. Лабораторные криминалистические исследования подтвердили признание. К тому времени мы уже не сомневались, что убийство мадам Эванс было предумышленным.

– Почему?

– Костюм кобрадора. Очевидно, человек, близкий к жертве, что-то знал. Знал тайну, которую она хранила.

– Однако костюм кобрадора, само присутствие кобрадора говорит о чем-то еще, – сказал Залмановиц. – Не о тайне, а о вине, настолько сильной, что она взывала к мести.

Гамаш отрицательно покачал головой:

– В этом-то вся и странность. Настоящие кобрадоры не имели намерений мстить. Они не совершали нападений на тех, за кем приходили. Их задача состояла в том, чтобы обвинить и предать гласности. Чтобы действовать в роли совести.

– И оставить наказание более высокому суду? – подхватил Залмановиц.

– Более высокому суду? – переспросила судья Корриво. – Уже второй раз в ходе процесса я слышу эту фразу. Что она должна означать?

У Барри Залмановица был вид человека, с которого упали брюки.

– Месье Залмановиц? – требовательно произнесла судья.

Она поняла, что поймала его, и почти наверняка схватила за уязвимое место. Ей вовсе этого не хотелось, но счастье свалилось прямо ей на колени.

– Это цитата, – раздался низкий, спокойный голос старшего суперинтенданта Гамаша.

Судья Корриво ждала. Она, конечно, знала эту цитату. Гамаш сам озвучил ее несколькими днями раньше. И Джоан отыскала ее. Но если ею воспользовался и прокурор, то это означало, что мысль далеко не случайная. Они, вероятно, обсуждали это вдвоем.

– Кому-нибудь из вас придется мне рассказать.

– Это слова Махатмы Ганди. – Гамаш повернулся на своем месте, и она увидела капельки пота на его лице.

– Продолжайте, – сказала она.

– «Есть более высокий суд, чем судебная палата, и это суд совести. Он выше всех других судов».

Она услышала исступленный стук клавиатур с той стороны, где сидела пресса.

– Вы цитируете? – спросила она. – Или проповедуете?

Потому что фраза прозвучала так, словно это были его собственные слова. Его мысли. Его убеждения.

И Морин Корриво поняла, что это не часть пазла. Это ключ к расшифровке всей происходящей чертовщины. Морин председательствовала в одном суде, а эти двое находились в совершенно ином. Более высоком.

Ее охватили злость и потрясение. И немалый испуг. Она испугалась своего открытия. И того, чего еще не знала. Например, что могло заставить двух высокопоставленных чиновников, поклявшихся защищать закон, помышлять о его нарушении.

А возможно, уже нарушить его.

– Цитирую, – сказал Гамаш.

В его глазах читалась не только мольба, но и предупреждение: лучше оставить эту тему.

Пока судья Корриво обдумывала услышанное и увиденное (а фактически она стала свидетелем признания) и решала, что ей делать дальше, Гамаш снова повернулся к прокурору.

– Итак, вы уже подозревали, что Кэти Эванс убил человек, знавший ее? – спросил Залмановиц.

Он успел взять себя в руки и ринулся вперед. В конце концов, пути назад у него не было.

– Oui. Это преступление планировалось давно, и убийца должен был знать ее много лет.

– Причем знать настолько хорошо, чтобы желать ей смерти. Это, вероятно, сужало круг подозреваемых.

– Да.

– У меня есть несколько вопросов, – спокойным, но деловым тоном произнес Жан Ги Бовуар.

Несмотря на непогоду, он поехал в Монреаль, чтобы сообщить известие о смерти Кэти сначала ее сестре Бет. Теперь ему нужно было, чтобы она сосредоточилась, а не погружалась глубже в скорбь. Скорбь можно отложить на потом. Сейчас он нуждался в ответах.

– Кэти когда-нибудь упоминала о кобрадоре?

Бет посмотрела на мужа, сидевшего рядом с ней на диване. Из подвала доносились голоса детей, спорящих из-за ноутбука.

– О ком? Нет.

– Она шила?

Они посмотрели на него как на сумасшедшего. Бовуар не мог их винить. Эти вопросы даже для него имели мало смысла.

– Шила? Как… что… – заикаясь, проговорила Бет.

– На ней было что-то вроде плаща, и мы подумали, не сама ли она его сшила.

– Нет, в этом она не сильна. Она прекрасно готовит, – сказала Бет с надеждой в голосе, словно это могло помочь.

Бовуар улыбнулся:

– Merci.

Делая запись, которая ему никогда не понадобится, он увидел, что Бет посмотрела на мужа и натянуто улыбнулась.

– Вы были близки с сестрой?

– Да. У нас разница всего в полтора года. Она моложе. Я ее всегда защищала, хотя ей и не требовалась моя защита. У нас это стало чем-то вроде шутки. Она живет в нескольких улицах отсюда, а мама и папа – в двух кварталах. Боже мой…

И снова Бет посмотрела на мужа, который обнял ее за плечи.

– Мама и папа…

– Я им сообщу, – сказал Бовуар. – Но лучше, если вы будете присутствовать.

– Да-да, конечно. О господи…

– Вы с Кэти все друг другу рассказывали? – спросил он.

– Думаю, да. Я ей рассказывала все.