Паньди скатилась под кровать, а Цзян Лижэнь, схватив одеяло, рванулся к старшей сестре и повалил её на пол.

— Так и знал, что это ты! — ухмыльнулся он, сдёрнув вуаль.

— Японцы капитулировали! — крикнула пятая сестра, остановившись у ворот, и снова выбежала на улицу, потащив за собой и меня. Рука у неё была влажная от пота, в этом запахе я учуял ещё и примесь табака. Этот был запах её мужа, Лу Лижэня, который сменил фамилию с Цзян на Лу в память о командире батальона, героически погибшем при разгроме бригады Ша. Вместе с потом пятой сестры его запах разносился по всей улице.

Там кричали и прыгали от радости бойцы батальона, многие со слезами на глазах; они наскакивали друг на друга, хлопали по плечу. Кто-то забрался на совсем уже накренившуюся колокольню и ударил в старинный колокол. Народу на улице становилось всё больше: кто пришёл с гонгом, кто привёл молочную козу на верёвке, один даже принёс кусок мяса, который подпрыгивал на листе лотоса, как живой. Моё внимание привлекла женщина с медными колокольчиками на груди. Она как-то странно пританцовывала, груди у неё прыгали вверх-вниз, и колокольчики громко звенели. В воздухе висели тучи пыли, все орали до хрипоты. Стоявшая в толпе Птица-Оборотень вертела головой туда-сюда, а немой тыкал своими кулачищами каждого, кто случался рядом. Из усадьбы Сыма солдаты принесли на руках Лу Лижэня, высоко подняв его, как бревно. С криками «Эге-гей! Эге-гей!» они подбросили его в воздух аж до верхушек деревьев, потом ещё и ещё раз…

— Лижэнь! — кричала пятая сестра, держась за живот, и слёзы текли у неё по лицу. — Лижэнь! — Она пыталась протиснуться среди солдат, но всякий раз её выпихивали сомкнувшиеся тощие задницы.

Перепуганное этим бурным весельем, солнце заметно прибавило ходу и вскоре присело на землю передохнуть, откинувшись на деревья по гребню песчаных холмов. Кроваво-красное с головы до ног, истекая потом и полыхая жаром, всё в каких-то пузырях, оно переводило дух, словно седовласый старец, и наблюдало за этой толпой.

Сначала в пыль упал один человек, за ним повалилось ещё несколько. Поднятая пыль мало-помалу оседала, покрывая лица людей, их руки и пропитанные потом тужурки. В кроваво-красных лучах на улице лежало множество недвижных тел, подобных мертвецам. Стали сгущаться сумерки; с болот и прудов, заросших камышом, потянул прохладный ветерок, он принёс с собой гудок паровоза, тянувшего состав через мост. Все навострили уши прислушиваясь. А может, я один навострил уши.

Война Сопротивления победно завершилась, но Шангуань Цзиньтуна отлучили от груди. Появились мысли о смерти. Хотелось прыгнуть в колодец или броситься в реку.

Из груды валяющихся на улице тел стала медленно выползать фигура в жёлтом от пыли халате. Встав на колени, она принялась откапывать из пыли нечто такого же цвета, как и её халат, как и всё остальное на улице. На руках у неё появилось одно существо, потом другое. Оба верещали, как гигантская саламандра.[87]Посреди бурной радости празднования победы в войне Сопротивления третья сестра, Птица-Оборотень, родила двух мальчиков.

Сестра и её дети заставили меня на время забыть о своих переживаниях. Я тихонько пробрался поближе, чтобы взглянуть на племянников. Переступая через чьи-то ноги и головы, я наконец приблизился настолько, чтобы разглядеть сморщенные личики и тельца младенцев, извалявшихся в жёлтой пыли, увидеть их лысые головки, гладкие, как тыквочки. Когда они в плаче разевали рты, вид у них был просто жуткий, и мне почему-то почудилось, что тельца этих двух созданий могут покрыться толстой чешуёй, как у карпа. Я невольно отпрянул, наступив при этом на руку лежащего рядом мужчины. Вместо того чтобы наподдать мне или выругаться, он лишь крякнул, неторопливо сел, а потом так же неторопливо встал. Когда он стёр с лица пыль, стало ясно, кто это, — муж пятой сестры, Лу Лижэнь. Что ищешь, Лу Лижэнь? А искал он пятую сестру, которая с трудом поднялась из зарослей травы под стеной и бросилась к нему в объятия.

— Победа, победа! Наконец-то мы победили, — твердила она, обхватив его голову и беспорядочно ероша волосы. Они что-то тихо мурлыкали, поглаживая друг друга. — Давай назовём нашего ребёнка Шэнли,[88]— услышал я голос сестры.

К тому времени старичок-солнце уже притомилось и готовилось отойти ко сну. Свой ясный свет пролила луна, эта малокровная, но прелестная вдовушка. Обняв пятую сестру, Лу Лижэнь собрался было уйти, но время выбрал явно не самое подходящее, потому что именно в этот момент в деревню входил муж второй сестры, Сыма Ку, со своим антияпонским батальоном спецназначения.

Батальон состоял из трёх рот. Первая, кавалерийский эскадрон, насчитывала шестьдесят шесть лошадей смешанной илийско-монгольской[89]породы, а бойцы его были вооружены американскими ручными пулемётами «томпсон», которые отличались изяществом линий и позволяли вести беглый огонь. Вторая рота, самокатчики, катила на шестидесяти шести велосипедах марки «Кэмэл», и у бойцов через плечо висели немецкие зеркальные[90]«маузеры» с магазином на двадцать патронов. Бойцы третьей роты верхом на шестидесяти шести крепких, быстрых мулах были вооружены японскими винтовками «арисака». Имелось в батальоне и небольшое спецподразделение с тринадцатью верблюдами — они перевозили инструменты для ремонта велосипедов и запчасти к ним, а также всё необходимое для починки оружия и сохранности боеприпасов. На верблюдах передвигались также Сыма Ку с Шангуань Чжаоди и их дочери Сыма Фэн и Сыма Хуан. Ещё на одном верблюде восседал американец по имени Бэббит. На верблюде, замыкающем этот караван, покачивался похожий на чёрную обезьяну Сыма Тин, одетый в армейские брюки и серую с розоватым отливом шёлковую рубашку. Он был мрачен, будто его обидели.

Бэббит отличался от всех не только спокойным взглядом голубых глаз, мягкими, светлыми волосами и ярко-красными губами. На нём была рыжая кожаная куртка, парусиновые брюки с множеством больших и маленьких карманов и высокие ботинки из оленьей кожи. В таком необычном наряде он въехал на своём верблюде вслед за Сыма Ку и Сыма Тином.

Конный эскадрон Сыма Ку влетел в деревню, как сверкающий вихрь. На шестёрке вороных в первой шеренге красовались в шерстяных мундирах цвета хаки молодые бравые всадники, сияя начищенными до блеска медными пуговицами на груди и на рукавах. Сверкали кавалерийские краги, отливали блеском «томми» на груди и каски на голове, поблёскивали даже лошадиные бока. Приблизившись к лежащим на земле солдатам, эскадрон перешёл на шаг, а вороные первой шеренги загарцевали, подняв головы, когда их шестеро всадников сняли автоматы и принялись палить в затухающее небо. Темноту расчертили яркие полоски трассирующих пуль, с деревьев посыпались листья.