Пусть так. Пусть Белик чувствует себя отмщенным. Пусть веселится. Не нужно было ему доверять, открывать душу, не стоило ни на что надеяться: увы, этого хищника не приручить. Его не подманишь, не погладишь и не полюбуешься на красоту совершенного тела, потому что дикие звери Серых пределов не умеют жить среди простых людей… или же непростых эльфов.

«Жаль, что я отдал так много, — думал Таррэн. — Но теперь этого не изменишь: все случилось так, как суждено. И то, что для меня выглядит предательством, для расчетливой Гончей — просто работа. Не самая лучшая, не самая благодарная, но очень нужная для выживания его маленькой стаи. Ты обманул меня, мальчик. Обманул и предал, как, наверное, задумывал уже давно. И теперь ты — единственный из живущих, кому известно, кто я; известно, что я чувствую и чем живу. Я же только сейчас понял, что есть ты на самом деле: холодный, расчетливый и очень умный зверь с лицом маленького ангела и жестоким сердцем наемного убийцы. А тоска… пускай глумится, пусть торжествует, пусть радуется. Хоть ноет от сознания собственного могущества. Вместе с тобой. Пусть. Потому что смеяться ей осталось недолго — ровно столько, сколько мне потребуется, чтобы дойти до Лабиринта безумия. А потом даже это потеряет значение: мертвые, как известно, не тоскуют».

— Так, половину мы уже прошли, — развернулся к спутникам Белик, нарушив воцарившееся неловкое молчание. — Это обнадеживает, но расслабляться рано. Учтите: дальше я дороги почти не помню, потому что именно на пыльце меня в прошлый раз и вырубило. Придется полагаться на чутье и намять Траш. И на ваше везение, у кого оно еще осталось. Все собрались? Готовы? Тогда идем.

Люди, подавив тяжелый вздох, вернулись в строй, чувствуя себя посредине абсолютно пустого ущелья, в полосе непонятно зачем созданной неведомыми строителями защиты, словно мыши, запертые в мышеловке. За спиной давно улеглась на землю смертоносная пыльца, став неотличимой от обычной дорожной пыли; копья и устрашающих размеров лезвия втянулись обратно, словно их никогда и не было. Тихо щелкнули невидимые пружины, возвращаясь на свои места, взводя древние ловушки и отрезая пути к отступлению. И, если бы не следы недавно бушевавшего пожара, если бы не стрелы, которые сплошным ковром усеивали землю до самого горизонта, можно было бы подумать, что никакой опасности нет и в помине.

— Ты куда это собрался? — ласково промурлыкал Белик, вовремя приметив, что темный эльф встал в последний ряд, рядом с Совой. То есть подальше от утомительного общества двуличного мальчишки. — Вернись, ушастый, и веди остальных, потому что твоя проклятая кровушка все еще нужна здесь, впереди. Ты ведь не хочешь испортить все дело, когда мы почти дошли?

Таррэн слегка потемнел лицом, но спорить не стал: вернулся на прежнее место, не удостоив хищно прищурившегося пацана даже взглядом. Просто встал молчаливой тенью у него за плечом и слегка кивнул, словно сообщил, что готов.

Пускай… теперь это не имеет никакого значения.

Белик удовлетворенно хмыкнул и дал отмашку Траш, после чего хищной бестией сорвался с места.

И снова они бежали. Снова вихляли и уворачивались от невидимой смерти, что выскакивала, выпрыгивала и даже выползала буквально отовсюду. Первая половина пути внезапно стала казаться людям мирной, легкой и неторопливой прогулкой по дворцовым садам Аккмала, потому что теперь, когда цель начала ощутимо приближаться, возникало ощущение, что само небо ополчилось на смельчаков и задумало остановить их любой ценой. Снова были ловушки, засады, внезапные стальные ливни, от которых в щитах появились первые пробоины. Был огонь, обжигающий лица. Горячий ветер, вышибающий слезу и заставляющий жмуриться и кашлять от пылевого вихря. Были копья, выскакивающие на каждом шагу лезвия, тупые мечи, какие-то косы, секиры, арбалеты… им уже потеряли счет. Просто тупо бежали, стараясь не отстать и не сбиться с ритма, а потом раз за разом с поразительным равнодушием констатировали, что опять чудом избежали неминуемой смерти. Затем бежали снова. И снова резко останавливались, пропуская перед собой стрелы, а потом стремглав бросались за неистово мечущейся по тропе хмерой, которая почти всегда успевала принять на себя первый удар.

Траш действительно приходилось несладко. Ее обдавало горячим паром из незаметных щелей. Обстреливало всем, что только могла придумать деятельная мысль разумного существа девять тысячелетий назад: от стрел до копий, от воды до огня, от мелких спор какой-то гадости, которую нельзя было даже вдохнуть, до крупных валунов, что вдруг валились вниз из самых неожиданных мест. От огня и какой-то дымящейся дряни даже на мощной костяной броне порой оставались черные пятна. Под хмерой в самых неожиданных местах разверзались целые пропасти, вынуждая Траш прыгать что есть силы, а следующих по пятам людей — с проклятиями огибать новое препятствие. Пару раз она едва успевала перескочить внезапно появившиеся из плит копья, оставила на последнем ряде несколько чешуек с нежного брюха, но в последний момент все же извернулась, соскочила и, бешено работая длинным хвостом как рулем, сумела приземлиться точно на лапы.

Остановиться и передохнуть было нельзя — позади, отчаянно торопясь успеть до того, как заново взведутся тысячелетние пружины и активируются заклятия, бежали потрепанные, усталые, покрытые с ног до головы мелкой пылью люди. И Траш упрямо бежала тоже, тихо порыкивая сквозь намертво сомкнутые зубы. Пошатываясь, тяжело дыша, мчалась огромными прыжками и неслышно стонала, хорошо чувствуя, как опасно натягиваются кровные узы и как сильно боится ее драгоценный малыш. Боится, что они не успеют, что опоздают, пропустят самый важный момент. Что не смогут. Не выдержат этого самого трудного, последнего, третьего дня и все-таки сорвутся, а бесконечно уставшие смертные, доверившие им свои жизни, никогда не выберутся из этой гигантской западни.

Таррэн равнодушно покосился на очередной огненный вал, не дошедший буквально на волосок до его сапог, и хладнокровно признал, что выбранное для него место в отряде действительно самое удачное. Если его признает тропа, воздействие на остальных будет чуть меньше, чем должно, а в их ситуации даже такая малость — великое благо. Если же его здесь прихлопнет, как муху, то люди как раз успеют свернуть в сторону, чтобы не споткнуться о свежий труп. А кое-кто вообще не заметит разницы. Умно. Действительно умно.

Он чувствовал надсадное дыхание за спиной, прекрасно слышал молчаливую ругань соратников, отлично понимал, что служит им живым щитом, но все же упруго бежал. И краешком глаза уверенно подмечал каждую мелочь. Магические ловушки действительно срабатывали только через раз, давая им крохотный шанс уцелеть, в последний момент сбавляя силу заклятия, уменьшая мощность или вовсе откатываясь назад, даже не коснувшись защитного кокона светлых. Однако этих ловушек было слишком много. А потом стало еще больше, но Таррэну было уже все равно.

Люди торопились, как могли. Бежали следом, чуть не разрывая мышцы, потому что силы были далеко не беспредельны. Стали появляться признаки усталости, дыхание вырывалось из груди с хрипами и устрашающим сипением, а ноги с каждым пройденным шагом наливались чугуном. Танарис уже давно устал поддерживать многочисленные узы, из-за которых его силы таяли чуть ли не быстрее, чем у смертных. По его подбородку давно текла тоненькая струйка крови из насквозь прокушенной губы. Заклятия внезапно стали такими частыми, а скрытая в них мощь — настолько яростной, что Элиар уже даже не снимал внешний щит. Лишь безостановочно отражал чужие ловушки одну за другой — деактивировал, усмирял силу бьющего в лицо ветра, гасил льющийся отовсюду огонь и не давал неведомым магам уничтожить крохотную горстку смертных, осмелившихся в гордыне своей бросить вызов рукотворному ущелью. Но этого все равно было мало: проклятая тропа словно насмехалась над усилиями дерзких путников и раз за разом подбрасывала новые каверзы, взирая на их жалкое сопротивление.