Я сел за руль и завел машину. Ханна сидела, уже пристегнув ремни. Она вопросительно посмотрела на меня, и я кивнул в ее направлении. Она выпучила глаза и удивленно покачала головой. Я представил себе карту Игл-Крика, проложил в голове кратчайший маршрут до «МакАртур-Хайтс» и включил передачу.

Следующие пару километров мы о чем-то говорили. Ханна держалась очень естественно. Она не говорила напускным тоном и не произносила ничего лишнего. Я представил себе, как нас слушает в этот момент убийца. Поймет ли он, что произошло? Мне казалось, что нет.

Про наш план он не узнает, но достаточно быстро сможет понять, куда мы едем. Все полицейские машины оснащены GPS, даже в этом захолустном городке.

Потом мы погрузились в молчание, что тоже было вполне естественно. После того, что произошло, нежелание Ханны общаться было вполне понятно. В этом плане обстоятельства работали на нас – чуть ли не единственный плюс в ситуации сплошных минусов. Чем меньше разговоров, тем меньше шансов, что нас что-то выдаст.

Я представил себе Тэйлора, лежащего на грязном бетонном полу, и сразу же почувствовал привкус крови. Я изо всех сил пытался отбиться ото всех «а что, если», которые не оставляли меня в покое. Слишком просто было взять вину за случившееся на себя. Слишком просто и бессмысленно. Что это даст? Да ничего. Погружение с головой в самобичевание и чувство вины не изменит того, что уже произошло. Это только усугубит ситуацию, потому что тогда я не смогу продолжать работать.

Раздался приглушенный звонок телефона. В первую секунду я подумал, что убийца оставил в машине телефон и звонит, чтобы поиздеваться. Но это не соответствовало его поисковому портрету. Он не был похож на гения-неудачника из Гонолулу, ему не нужны были газетные заголовки и всеобщая слава. Он работал на других частотах.

Ханна повсюду искала свой телефон. Наконец она выудила его из кармана джинсов, и звонок сразу зазвучал громче. Она ответила и с кем-то поздоровалась. Я слышал только половину диалога, но было понятно, что она говорит с мамой Тэйлора. Его перевезли в больницу Шривпорта и сразу отправили в операционную. Там ему предстояло провести ближайшее время. Ханна попросила сразу же позвонить, когда будут новости, и повесила трубку.

Она сидела и смотрела прямо перед собой, крепко держа телефон в руке и постукивая им по ноге. Вряд ли она осознавала, что делает. Левая нога у нее тряслась от адреналина и стресса, как будто она была готова бежать. Может, она думала о Сан-Франциско. Надеюсь, она представляла себя там вместе с Тэйлором.

– Как он?

– Все еще жив.

– Что хорошо, так?

– Да, это хорошо. – В голосе Ханны не было никаких эмоций, и уверенности в нем тоже не было. Не потому, что она не считала, что это хорошо, а потому, что ей очень хотелось, чтобы всего этого просто не произошло. – Следующие несколько часов будут критическими, – добавила она. – Если он их переживет, то есть шанс на восстановление.

Мы снова погрузились в молчание, но на этот раз напряженное. Ханна старалась скрыть, как тяжело ей далось это «если». Было похоже на то, что Тэйлора могло спасти только чудо. Только чудес не бывает. Я хотел сказать себе, что за его жизнь бьются лучшие врачи, но это было бы ложью. Мы были в Северной Луизиане. Шривпорт – город с двумястами тысячами жителей, и в мире были больницы гораздо лучше той, куда попал он. Мне сразу вспомнились клиника Джона Хопкинса в Мэриленде и Клиническая больница Массачусетса в Бостоне.

Мы проехали через весь город, жилые улицы остались позади. Впереди были деревья, поля и блестящая на солнце листва.

Я все думал над мотивацией убийцы. Что им двигало? Деньги? Месть? Третьей шла религия, но я вычеркнул ее из списка почти сразу же. Если бы он был членом группы террористов или какой-нибудь ультраправой организации, он бы выбрал жертву из той группы населения, которая соответствует их целям. Аль-Каида нападала на американскую мечту. Им хотелось сделать что-то масштабное, заполнить новостные выпуски и первые полосы. Поэтому они и угнали самолеты и направили пилотов-самоубийц в здания, целясь в большое количество невинных людей.

Сэм Гэллоуэй не соответствовал этой логике. Он занимался разводами и наследствами. Из его убийства невозможно было сделать какой-то громкий вывод, официальное заявление или посвятить ему выпуск новостей. Его смерть стала новостью в Игл-Крике, но это был вопрос нескольких минут в выпуске местных новостей. Про национальный уровень и думать нечего, не говоря уже о международном освещении. О Сэме реально могли скорбеть только жена, дети и друзья.

Мы ехали по широким и зеленым улицам «МакАртур-Хайтс», медленно пробираясь сквозь жару. Все здесь олицетворяло личное пространство, личное богатство и демонстрировало степень важности владельцев. Я подъехал к высоким, внушительным воротам из кованого железа. Открыл окно в жару, вытянул руку и нажал на кнопку звонка. Тишина, помехи и вопрос: «Чем могу помочь?» Голос был тот же самый, что и в прошлый раз, и сейчас я уже точно мог сказать, что он принадлежит горничной. Даже учитывая искажения голоса, ритм речи было не тот, что у Барбары Гэллоуэй.

– Джефферсон Уинтер к миссис Гэллоуэй.

– Минуту, пожалуйста.

Я закрыл окно. Оно было открыто всего секунд сорок, но этого хватило, чтобы весь холодный воздух вышел. Минута превратилась в две, и я уже начал беспокоиться, впустят ли нас. Наконец ворота стали открываться.

По обеим сторонам дороги к дому по-прежнему разливались моря зеленой травы. Дом выглядел еще идеальнее, чем вчера. Краска казалась еще белее, окна сияли ярче, и все было каким-то особенно четким. Эта четкость и создавала впечатление искусственности. Казалось, можно обернуться назад и увидеть деревянную рамку с дублем.

Я подъехал к гаражу и остановил машину на том же самом месте, что и вчера. «Мерседес» стоял там же. Горничная ждала нас у входа, в открытом проеме. Пожелав нам доброго дня, она попросила следовать за ней. Мы шли по мрачным прохладным комнатам, и звук наших шагов эхом разносился по просторным помещениям дома.

Барбара ждала в той же самой комнате, что и вчера. Она казалась озадаченной моим видом, но воспитание взяло верх, и она лишь вежливо поздоровалась. Она вела себя так, как будто для нее было совершенно нормально принимать человека, который, судя по внешнему виду, только что попал в автокатастрофу.

Она, не сводя глаз, наблюдала, как я шел к пианино. Я положил руку на прохладное лакированное дерево.

– Вы не возражаете? – спросил я.

До нее не сразу дошло, о чем именно я прошу. Она смутилась. Ханна тоже выглядела озадаченной. Я уже было подумал, что Барбара сейчас откажет, но воспитание опять победило, и она кивнула в знак согласия.

Я сел на табурет и размялся, сыграв несколько гамм. Пианино было относительно настроено, но акустика в комнате была ужасающая. Стены были гладкие, ковров на полу не было, потолок был слишком высокий. Ночной кошмар музыканта. Такие вот большие, блестящие ровные поверхности создавали множество звуковых отражений. Ноты оставались в воздухе слишком надолго, смешиваясь друг с другом и создавая неприятные волны диссонанса.