А в скором времени на Боспоре завершился жизненный путь и другого сына Митридата, Ксифара, того самого, ради которого Стратоника открыла ворота крепости Помпею и выдала царские сокровища. Он не злоумышлял против отца и не плел заговоры в пользу римлян, а просто оказался заложником взаимоотношений между отцом и матерью. Частые измены родных и близких ему людей ожесточили Митридата, он отстранился от них, словно опасался нового предательства, и смотрел уже на свою родню, как на чужаков. Складывается такое впечатление, что он уже не видел существенной разницы между тем, кем ему приходится человек — родственник он ему или нет, для него он был просто подданный. А потому, когда он узнал, что Стратоника последовала за его войском через Кавказ и теперь находится на другом берегу Боспора Киммерийского (Керченского пролива), в Фанагории, то он послал ей приглашение явиться в назначенное время на берег. И когда жена явилась, то прямо у нее на глазах, на противоположном берегу пролива, по приказу царя был убит Ксифар, а тело его брошено непогребенным. «Так он не пожалел своего сына для того, чтобы причинить мучение погрешившей против него» (Аппиан).

* * *

После того, как Евпатор обосновался на Боспоре и почувствовал себя достаточно уверенно, он послал к Помпею послов с предложением выплаты постоянной дани, если ему вернут Понт. Но римлянин был непреклонен, он требовал безоговорочной капитуляции и личного появления царя в его ставке, на что получил ответ Евпатора, который гласил, что пока он остается Митридатом, то никогда на это не согласится. Для дальнейшего урегулирования вопроса царь обещал прислать кого-то из своих сыновей и советников, но дальше этого дело не пошло и заглохло. Зато все свое внимание Митридат уделил другим мероприятиям — по всей стране ковали оружие, изготавливали доспехи, собирали метательные машины, а также проводили набор в вой' ска. Брали не только свободных, но и рабов, а все население поголовно обложили новыми налогами, выколачивая деньги на грядущую войну. И все было бы ничего, но в этот ответственный момент царь заболел: «страдая какой-то болезнью — нарывами на лице, — он обслуживался тремя евнухами, которые только и могли его видеть» (Аппиан). И стоило ослабнуть твердой руке, как сборщики налогов начали творить беспредел, пошел поголовный грабеж местного населения, поскольку чиновники начали путать свой карман с государственным.

А пока продолжалась болезнь Евпатора, то царские стратеги продолжали активные действия в Тавриде, приводя под руку Митридата города и крепости, а когда он выздоровел, то было решено привести к покорности Фанагорию — большой город, который лежал на другом, восточном берегу Боспора Киммерийского. Армия царя к этому моменту насчитывала 36 000 воинов, 60 отрядов по 600 человек в каждом, цифра огромная для этого региона. Акрополь Фанагории был уже занят войском под командованием царских сыновей во главе с Артаферном, но когда в город стало входить подкрепление, посланное Митридатом, то вспыхнул мятеж. Судя по всему, он был достаточно хорошо спланирован, поскольку, когда предводитель восставших, Кастор, бросил клич атаковать понтийцев, то все были к этому готовы и разгромили отряд. Но Акрополь продолжали удерживать сыновья Митридата, однако горожане решили проблему радикально, они обложили вершину горы, где стояла крепость, деревом и подожгли. Царские сыновья, Артаферн, Дарий, Ксеркс и Оксатр вместе со своей сестрой Эвпатрой, не желая изжариться в этом пекле, сдались восставшим, которые не стали убивать столь ценных заложников — опасность подкралась для повстанцев с другой стороны. В районе порта, дочь Евпатора Клеопатра с отрядом своих телохранителей оказала фанагорийцам такое отчаянное сопротивление, что восхитился даже суровый отец и послал ей на выручку корабли. И хотя Клеопатра была спасена, дело приняло очень плохой оборот — дурной пример оказался заразителен, и по всей Тавриде вспыхнули восстания против Митридата, а города стали отпадать от его державы один за другим. Но с Фанагорией связано еще одно очень интересное событие, в 2005 г. во время исследования той части древнего города, которая оказалась под водой, был обнаружен мраморный постамент статуи, на лицевой стороне которого была надпись: «Гипсикрат, жена Митридата Евпатора Диониса, прощай». Как мы помним, эта та самая Гипсикрат, которая сопровождала Евпатора после поражения в сражении с Помпеем и напоминала легендарную амазонку. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, почему она оказалась похороненной в Фанагории, погибла ли в бою во время восстания или по какой другой причине — гадать бесполезно, просто интересно отметить, что рассказ Плутарха о верной спутнице царя нашел неожиданное подтверждение.

Феодосия, Херсонес, Нимфей и множество других более мелких укреплений и населенных пунктов отказались признавать власть царя, но самое страшное было в другом — началось брожение в войсках. Воины были недовольны всем: и трудностями предстоящего похода, и требованиями своих стратегов, а те, кто были из местных, — размером налогов и воровством царских чиновников. Но главным объектом недовольства был все-таки поход в далекую Италию: «его войско колебалось вследствие, главным образом, самой грандиозности этого предприятия; не хотелось им также отправиться в столь длительное военное предприятие, в чужую землю и против людей, которых они не могли победить даже на своей земле. О самом Митридате они думали, что, отчаявшись во всем, он предпочитает умереть, совершив что-либо значительное, как прилично царю, чем окончить свои дни в бездействии». Чтобы подавить недовольство в войсках и среди населения, а также вернуть под свою руку отпавшие города, были нужны крупные военные силы, и Митридат посчитал, что нашел их, он отправил к скифским вождям своих дочерей, призывая тех прийти к нему с войсками. Охрану посольства несло 500 солдат Евпатора, но как показали дальнейшие события, лучше бы их вовсе не было. В армии нетерпимо относились к евнухам, которые в последнее время забирали все большую власть при царе, а потому, как только отряд выехал в степи, то случился очередной мятеж. Всех евнухов перебили, а царских дочерей впоследствии доставили к Великому Помпею, и они прошли в его триумфе с остальными захваченными детьми Митридата.

А царь с увлечением претворял в жизнь план похода в Италию, и казалось, не замечал того, что происходит вокруг, он возобновил давний союз с кельтами, который уже давно заключил, поскольку решил привлечь к вторжению и их. Однако этот злосчастный поход не интересовал уже никого, кроме его самого, и, пребывая в мире собственных иллюзий, Евпатор упускал из виду суровую реальность. А она была такова, что обстановка на Боспоре была уже накалена до предела, что недовольство зрело в ближайшем окружении Митридата, в армии, в народе и даже среди родственников старого царя. Достаточно было малейшей искры, чтобы произошел взрыв, а у Евпатора так и не было опоры на случай беды.

Если бы Евпатор не бредил своим походом в Италию, а остался на Боспоре, укрепил свою власть, вложил в экономику страны привезенное с собой золото и занялся внутренними проблемами региона, то возможно, что его дальнейшая судьба сложилась бы иначе. От Северного Причерноморья до Рима очень далеко, а отражать вражеские экспедиции Митридату было вполне по силам, поскольку он смог бы теперь опираться на отряды скифов и сарматов, как это делал и раньше. Трудно сказать, почему такой реалист, как Митридат, оказался в плену иллюзий, — похоже, что ненависть к Риму завладела всем его существом, и он просто не мыслил своей дальнейшей жизни без борьбы с ненавистным врагом, который отнял у него все. Но, тем не менее, невзирая на это, он узнал о заговоре своего сына Фарнака и принял меры: участников схватили, пытали и казнили. Причины, побудившие Фарнака, любимого сына Евпатора, которого царь провозгласил своим наследником, пойти против отца, Аппиан обозначает как-то невнятно, страх похода в Италию, страх перед римлянами, возможность потерять власть в случае поражения Митридата. Но у римского историка, когда он перечисляет все вышеизложенные обстоятельства, есть многозначительное замечание: «или же потому, что у него были другие мотивы и соображения». А соображения могли быть такие, что, видя, как отец потерял опору в войсках и в народе, сын мысленно примерил на себя диадему и пришел к выводу, что ему она подходит больше. Момент для переворота был на редкость удачный, популярность Митридата, как это ни невероятно звучит, упала настолько низко, что свалить его не представлялось сложным делом, а потому Фарнак и решился. Но не повезло, был схвачен и заключен в темницу, а шансов выбраться оттуда живым у него было немного: как отец карает изменников-сыновей, Фарнак знал не понаслышке. Но дальше произошло неожиданное: «Менофан убедил Митридата, что не следует, собираясь уже в поход, казнить еще так недавно столь ценимого им сына; он сказал, что подобные перемены — результат войны, с прекращением которой и все остальное придет в порядок. Убежденный им, Митридат согласился на прощение сына» (Аппиан). Очень интересный аргумент привел Менофан, заговорив с царем о прекращении войны, о которой тот бредил последнее время, причем заговорил, явно не опасаясь последствий за такое предложение. А сказал он это скорее всего потому, что знал о намерении Митридата поход отменить и заняться внутренними проблемами, без решения которых движение в Италию было невозможным. И Евпатор потому и согласился со стратегом, что ясно увидел безнадежность такой попытки, но о том, что похода не будет, скорее всего, знал пока очень ограниченный круг лиц. И это имело роковые последствия.