Глебов был женат на сестре Михаила Дашкова — Александре, к моменту сделки уже покойной. Супругам принадлежал дом и участок земли, примыкавший к усадьбе старой княгини. Для своей дочери, тоже Александры, Глебов решил прикупить владения бабушки.

Почему Дашкова называла куплю подарком? Четверть века назад Репнину были заплачены те же три тысячи. Но за прошедшие годы цена возросла, теперь дом мог стоить около десяти тысяч. Однако он «продавался» внутри семьи, для внучки, и бабушка взяла за усадьбу столько же, сколько отдала сама, без оглядки на время. Такая щедрость могла показаться невестке неразумной. Тем более что она привыкла считать особняк своим. «Дом, в котором я прежде жила в Москве, по моему мнению, принадлежал вместе с другим наследственным имением моим детям»{505}, — писала Екатерина Романовна.

Для такого взгляда были основания. В 1763 году после смерти дочери, княжны Анастасии, убитая горем мать перебралась на время жить к брату генералу Николаю Леонтьеву в Хлыновский переулок. Наша героиня пишет, что они с мужем «уговорили княгиню переехать с печального пепелища»{506}. Молодая чета осталась у Никитских ворот, что, впрочем, не означало, будто дом отошел к ним. Юридически он все еще принадлежал старой барыне.

Формально Анастасию Михайловну нельзя упрекнуть «за ущерб, причиненный детям» сына, — родовое имущество отца перешло к ним. Кроме того, невестка и сироты отнюдь не лишались «пристанища в городе», так как рядом с домом свекрови у них был собственный. Участок для него приобрел в 1753 году молодой князь Дашков. Именно этот дом, принадлежавший некогда Михаилу Ивановичу, и являлся наследством детей.

Уже через год после переезда Дашковой в старую столицу был готов новый, небольшой, господский дом в Михалкове — пристанище на лето. А в Первопрестольной появился участок земли на Большой Никитской, где княгиня «велела построить деревянный дом до поры», пока не будет «в состоянии возвести каменный». Таким образом, в момент оформления купчей с Глебовым свекровь никак не могла считать невестку бесприютной.

Уверения: «Я не только не жаловалась»; «Я нисколько не сердилась на свою свекровь»; «Лично для меня в этом не было большой потери» — вступают в противоречие с твердым выводом: «Она поступила несправедливо». Но еще более контрастен с тоном мемуаров поступок самой Екатерины Романовны. Наша героиня тоже продала дом. На участке мужа. Глебову. За бесценок.

Купчая от 28 ноября 1768 года гласит: «Двора Ея Императорского Величества штате дама ордена святыя Екатерины кавалер вдова княгиня Екатерина Романова… Дашкова; в роде своем не последняя продала… кавалеру генерал майору… Федору Иванову сыну Глебову.. дворовое свое и хоромное строение и с белою землею… а взяла я княгиня у него Глебова за оное свое дворовое строение и с белою землею денег десять рублев»{507}.

Что это? Насмешка или описка? Следует согласиться с мнением Е.Н. Фирсовой: не свекровь подарила внучке свой дом, а Дашкова почти подарила землю. Исследовательница деликатно опускает мотивы подобного шага. Екатерина Романовна гиперболизировала и тем самым высмеяла поступок свекрови — вообще не взяла денег. Глебову фактически бросили дом и землю в лицо. Подобный шаг не свидетельствовал ни о нужде, ни даже об экономии. После подарка из казны в 20 тысяч рублей Екатерина Романовна могла себе позволить широкий, вельможный жест. А вот имела ли на него право?

Когда-то она с гневом отвергла идею продать поместья детей, чтобы оплатить долги мужа. Теперь не продавала — выбрасывала часть их наследства, чтобы проучить Глебова. Дать оплеуху. Но за чей счет? После смерти отца дом у Никитских ворот принадлежал сыну и дочери. Усадьба же на Большой Никитской — самой княгине.

Для того чтобы осуществить сделку, Екатерина Романовна должна была опереться на указ императрицы, разрешавший ей как опекунше распоряжаться наследством сирот. То же самое следовало сделать и при продаже «сельца» Михалково. Собираясь за границу, княгиня в 1769 году рассталась и с этой усадьбой, отдав ее Никите Ивановичу Панину для брата Петра, который вторично женился{508}. Между тем Михалково в документах обозначалось словом «вотчина» — то есть родовое земельное владение, передававшееся от отца к сыну.

Итак, «не прибегая к помощи казны и не касаясь имения детей»…

Жила ли свекровь у невестки? «Три года спустя», когда затеялся ремонт в кельях, наша героиня была за границей. Описание «смежного» дома очень напоминает два строения у Никитских ворот: в прошлом матери и сына Дашковых, а ныне — Глебовых. Разные редакции дают разные трактовки поведения зятя: от «не имел свободных покоев», до «не пустил жить к себе». И столь же по-разному определяют пристанище вдовы: от «у меня», до «по соседству со мной». Беда не только в казусах переводов. Собственный стиль княгини темен. Скорее всего, Анастасия Михайловна поселилась не в своем старом доме, а в прежнем особняке сына, располагавшемся неподалеку от новой усадьбы Дашковой. То есть у Глебовых же.

Этот случай рисует непростые отношения Екатерины Романовны с кланом покойного мужа. В родной семье княгини тоже кипели страсти. Ни дядя, ни тетка, ни отец, ни навечно обиженный брат Семен не шли на сближение. Исключением оставался Александр — «наш моралист», как называла его Дашкова.

В письмах к нему она жаловалась на грусть после смерти мужа, «приступы ипохондрии», «черную меланхолию». Брат ратовал за семейное примирение. Просил вернувшегося в Россию дядю Михаила Илларионовича пособить с прощением отца для беспутной мятежницы. Ее уговаривал повиниться. Стороны отказывались. «Я пересмотрела все свои действия и не нашла ничего обидного для отца», — писала ему Дашкова. Дядя уверял, что любое ходатайство перед Романом Илларионовичем «было бы без успеха»{509}.

«Если я еще не написала отцу с просьбой простить мои так называемые прегрешения, — рассуждала княгиня 26 января 1766 года, — то… лишь потому, что боялась потерять уважение и его, и моих любимых братьев… Поскольку отец считает, что я нахожусь в нужде и мне необходимо прибегнуть к чьей-либо помощи или просить о благодеянии, то представьте, как будут восприняты мои неожиданно предпринятые шаги»{510}. Дашкова была очень горда.

Только уехав за границу, она решится написать отцу. «Сделайте мне сию несказанную милость, уведомив меня… что я не лишена Вашей отеческой милости»{511}. Постепенно батюшка смягчится. Время лечит. Еще до отъезда княгиня восстановила формальные отношения с тетей и дядей. В ноябре 1766 года бывший канцлер сообщал племяннику: «Княгиня Дашкова… проформа была у нас с визитою»{512}. А ведь совсем недавно тетка Анна Карловна писала Семену в Берлин, что «отрекла ее от своего дому» за «беспутное поведение»{513}.