— Он сказал мне об этом.

— Так, может быть, не стоило трудиться заходить сюда, зная, что я намерена демонстрировать несговорчивость и упрямство. Одним словом, неблагодарная женщина, которой просто не дано оценить то, как улыбнулась ей судьба!

Вздрогнув, он отвел взгляд в сторону.

— Похоже, ваш отец уже заходил сюда до меня.

— Заходил. Он обожает нравоучения. Я была вынуждена все это выслушивать бессчетное количество раз с того момента, когда нас застали.

— И чем же вы ответили на его проповедь?

— Я только сказала, что нет нужды тратить запал по такому поводу, не стоит утруждать себя, спускаясь и поднимаясь по лестнице, мое желание пребывать в дурном настроении слишком глубоко, что, собственно, характерно для моего пола.

— Я согласен.

Она оцепенела, уставившись ему в спину:

— Прошу прощения?

Когда он повернулся, на его лице светилась улыбка. Очень странная — печальная и задумчивая.

— Это единственный путь, доступный для вас в данный момент. Единственный способ заставить нас расплатиться за супружество, в которое нам суждено вступить.

— Прелестная речь, ваша светлость, но взгляните на дело с моей позиции. Тогда станет ясно: ничто не поможет вам уберечься от моего плана. Вы горько пожалеете по поводу этой женитьбы.

— И как долго вы намерены вести войну?

— Зависит от того, насколько вы выносливы.

Он улыбнулся:

— Такой план рассчитан на очень долгую совместную жизнь. Если, конечно, у вас не появится идея воткнуть мне в спину кухонный нож.

— Убийство не входит в мои планы. Слишком уж примитивно. Мне хотелось бы продлить пытку.

— В самом деле? Довольно интересная мысль. Позвольте полюбопытствовать, мог бы я чем-то вам помочь стратегически?

— Неуместное веселье, ваша светлость. Я собираюсь заставить вас раскаяться в своем выборе жены, почувствовать себя абсолютно несчастным ровно до тех пор, пока вы не превратитесь в законченного старого подагрика.

— Вот это смело, — фыркнул он.

— Это вовсе не смелость, всего лишь неподдельное отвращение. Вы подло предали меня. То, что я выхожу за вас, не значит, что я забуду о причине, которая вынудила меня к этому, о том, что вы организовали все так, чтобы нас застали! Я никогда не смогу довериться вам.

Ее грудь высоко вздымалась от накатившего гнева.

— Я ни за что не примирюсь с вами и уж точно никогда не полюблю. А теперь, если вам еще не стала поперек горла моя идиотская женская мелодрама, как любит говорить отец, вы, ваша светлость, можете присесть и поведать, что привело вас сюда. В противном случае разговор окончен.

Она была потрясена, увидев, что он выдвигает стул и садится у ее рабочего столика. Встретившись с ним взглядом, она поняла: он устраивается надолго. Похоже, он и впрямь собирается рыть подкоп под ее укрепления в надвигающейся войне.

— Отец, вероятно, проинформировал вас, что меня вряд ли можно отвлечь от эгоистичного стремления потакать собственным слабостям?

— Говорил, — признал Сассекс, не сдержав глубокий, тяжелый вздох. — Я и не собирался ничего изменять, Люси. Мне хочется… Я хочу…

— Да, знаю. Получить жену — племенную кобылу. Это то, что нужно любому аристократу, разве не так? Может, стоит перейти к делу? Изложите основополагающие требования, обсудим. Что требуется от меня в качестве вашей герцогини?

Он нахмурился, пристально следя за выражением ее лица:

— Знаю, в вас говорит оскорбленная женская гордость. Могу это понять, не сомневайтесь. Я даже принимаю это, пока. Но, вопреки всему, знайте: я буду, как никто другой, заботиться о вас. Вам не о чем беспокоиться.

«Что за особенный муж, — зло подумала она, — способен так платить за неприкрытое удовольствие причинять ему боль».

— Ну, положим, это уже кое-что, ваша светлость. Только меня вряд ли можно купить. Если в ваши планы входит откупиться от моей вздорности, можете не тратиться. Видите ли, меня мало заботят безделушки и побрякушки. Всякий мужчина старается усмирить женскую ярость излюбленным способом, приказав владельцу магазина упаковать что-нибудь подороже.

Она перевела взгляд на кукольную кроватку, лежащую в коробке, заботливо укутанную в кусок льна.

— Нет, — задумчиво сказала она. — Я уже давно поняла, что нужно разглядеть то, что за сияющей поверхностью.

Он проследил взглядом за тем, как она смотрит на свое сокровище.

— Расскажите мне об этом.

— Что вам за дело?

— Интересно, как вы пришли к этой мысли.

Она пожала плечами, стряхивая боль давних дней, но по-прежнему избегая встречаться глазами с его упорным взглядом.

— Это все вряд ли теперь имеет значение, ведь так?

— Это имеет значение для меня, — произнес он с какой-то странной тоской в голосе.

Закрыв глаза, она старалась не подпасть под обаяние этого тихого голоса. Она не нуждается в его сочувствии. Вопреки ожесточенным стараниям оставаться непреклонной, она заговорила. Даже Изабелле она никогда не доверяла секрет этого маленького уродца, своего единственного сокровища.

— Мой… мой друг. По крайней мере, я верю в то, что мы действительно были друзьями. Мне было только двенадцать, когда мы встретились с ним.

Рука Сассекса невольно сжалась вокруг ее запястья, а глаза пристально вглядывались в лицо.

— С ним?

— Да, с Габриелем, помощником мясника. Должно быть, он был на год или два старше меня, но много крупнее, потому выглядел старше. У него было страстное выражение лица, почти исступленное. Он приходил к нам каждый вторник вместе с мясником.

— А почему вы были на кухне? Весьма странное место для благородной девицы.

Она лишь пожала плечами:

— Мне всегда нравилось играть на кухне. Я находилась под присмотром кухарки, она не бранила меня и не отсылала в мою комнату. Она, бывало, смеялась и угощала меня, позволяя помогать с хлебом и пирожными. Понимаете, мои родители никогда не замечали меня, если не случалось какого-то особого повода.

«Вот тебе новая куколка, моя дорогая. Ну а теперь будь хорошей девочкой, иди выпей чаю и веди себя хорошо. Ты должна вести себя как подобает, чтобы твои мама и папа могли гордиться».

Они всегда откупались от нее, никогда не приходили к ней с пустыми руками, не делали для нее ничего без тайного умысла. А ей хотелось их любви, объятий, сказок. Но это входило в обязанности гувернантки. Такое отчуждение разрушало ее, она была тихим и замкнутым ребенком с благородной душой, легкоранимым сердцем, которое так легко разбить. Она знала, что нужно научиться быть сильной, чтобы выжить.

— На этом дело не закончилось.