1. Экологичность. Во-первых, как манипулятивное воздействие, так и психологические защиты относятся к процессам, которые невозможно вызвать, не затронув важных для человека личностных слоев. Требовалось найти приемлемую по последствиям «упаковку» для процедур по получению эмпирического материала. Приемлемых в первую очередь для испытуемых, чтобы не оставлять отрицательного эмоционального осадка. В известных мне работах такая возможность не всегда была исключена [Brok с соавт. 1966; Christie с соавт. 1970; O'Connor с соавт. 1990; Pandey с соавт. 1988]. Во-вторых, требовалось соблюсти этические нормы, связанные с необходимостью, с одной стороны, намеренно подвергать людей манипулятивному воздействию, а с другой — попыткой «подсматривания» за их поведением.

Выход был найден в организации обучения. Тема тренин-говых занятий определялась как «Защита от психологического нападения». Следовательно, участники знали, что каждый из них может оказаться объектом психологического нападения: принуждения, уничижения или манипуляции, но шли на некоторый риск в надежде научиться быть более защищенными. Таким образом, обеспечивалась, с одной стороны, добровольность участия в занятиях, благодаря чему снимались этические затруднения, а с другой,— участники получали компенсацию за риск в виде приобретенных умений.

Характер занятий был весьма щадящим. Мотивационный накал межличностной борьбы возникал в основном в рамках игровых ситуаций и не превышал обычного для тренинговых групп уровня. Достаточно сказать, что ни в одной из четырех групп, отработавших по 20—30 часов каждая, не было покинувших ее членов.

2. Воспроизводимость. Необходимо было обеспечить многократное воспроизведение одних и тех же контролируемых ситуаций, содержащих изучаемые феномены. Эта проблема была решена путем использования в качестве «сырого материала» видеозаписей, сделанных во время тренинговых занятий. Участники занятий были извещены о том, что видеозаписи будут использованы в учебных или исследовательских целях. Поэтому сюжеты, которые слушатели просили не показывать, не вошли в анализируемый материал и были стерты.

3. Контроль переменных. Для выделения собственно ма-нипулятивных феноменов необходимо было сравнить репертуар поведенческих проявлений, который обнаруживают испытуемые в условиях наличия манипулятивнои угрозы, с условиями, когда ее нет. Одновременно требовалось избежать смешения двух аспектов манипуляции: собственно угрозы психологического вторжения и ее сокрытия. Поэтому для сравнения требовалось проконтролировать еще одно условие, в котором угроза психологического вторжения присутствовала бы в явном виде. Выбирать приходилось из двух тактик воздействия: уничижения (ущемление, осуждение, осмеяние, унижение) и принуждения (навязывание, давление, требование, приказ, угрозы). Выбор пал на вторую, во-первых, как менее болезненную для адресата и поэтому более приемлемую с этической точки зрения, а во-вторых, более подходящую для игрового моделирования.

Таким образом, контролировались три условия:

1) манипулятивное воздействие со стороны одного из участников диады;

2) открытое (явное) психологическое давление одного партнера по взаимодействию на другого;

3) взаимодействие, не содержащее угрозу какого-либо психологического нападения.

4. Сохранившее контекста. Процесс общения разворачивается внутри множества контекстуальных рамок: физическая ситуация взаимодействия, социальная ситуация [Gahagan 1984; Cody 1985], психологическая ситуация. Любой элемент взаимодействия может быть понят лишь только в связи с контекстом.

Например, движение руки на уровне пояса в сторону партнера невозможно воспринять как ход — элемент взаимодействия в процессе общения,— если не установлены содержательные связи со всей ситуацией, с контекстом. Для деятеля это движение как-то означено — прикоснуться к руке партнера, подергать за пуговицу, обнять за талию. Но в системе взаимодействия, пока движение руки недоопределено, оно не является еще элементом общения. Ни прикосновение к руке, ни обнимание талии не может быть названо ходом, пока нам неизвестны важные детали контекста: пол партнеров, физическое окружение (место, интерьер и т. п.), социальная ситуация (в лифте, на работе, на прогулке по парку, на званом обеде), содержание разговора — и многие другие детали. Изменение малейшей из них мгновенно переозначивает производимый жест, придавая ему ситуативный смысл в зависимости от того, в составе какой сцены он производится.

С другой стороны, чтобы понять детали, приходится заниматься вычленением отдельных элементов для ближайшего их рассмотрения [Raad 1985; Vocten 1985]. В первой из указанных работ, представляющей собой коллективный труд, вводятся специальные средства расшифровки (фиксации на бумаге) видеозаписей. Авторами создан особый язык знаков, которые проставляются в тексте, отражающем звуковой ряд. Их цель — передать паралингвистические компоненты речи: интонацию, темп, атаку звука, паузы, различные призвуки, наложения высказываний партнеров одно на другое и т. п. Таким образом исследователи стремятся зафиксировать элементы общения в их взаимосвязи, сохраняя ближайший контекст.

Решая проблему сохранения контекста, мы пошли по пути соотнесения структурных элементов различного уровня. Предложены такие элементы: шаг (ход) — наиболее мелкая единица процесса общения и сцена — период взаимодействия, на протяжении которого события развиваются относительно стабильно и предсказуемо. Выделяемое измерение — деятель-ностные характеристики, фиксирующие направленность активности, а не его качества,— по-видимому, более адекватно отражает сущность общения как процесса взаимодействия. В одной из работ Ч. Осгуда показано, что исследование глаголов дает результаты, сопоставимые с исследованиями феноменов общения, этими глаголами описываемыми [Osgood 1970]. В другом исследовании [Raad 1985] выявлено, что личностные дескриптивные прилагательные в описаниях других людей употреблялись заметно реже (лишь в 11 случаях из 113), чем характерные для них поведенческие проявления.

Важное различие между ходом и сценой состоит в том, что ход — это одностороннее действие (воздействие), тогда как сцена — это такой фрагмент взаимодействия, когда намерения партнеров пришли во временный баланс и ситуативно дополняют друг друга. Например, уговаривает — отказывается, шутит — поддерживает шутку, борется за право решать — борется за право решать и т. п.

Предлагая экспертам выделять сцены, мы надеялись, с одной стороны, более строго структурировать их работу, накладывая влияние теоретического конструкта, а с другой — получить экспликацию контекста, ориентируясь на который эксперты производят оценку шагов, совершаемых партнерами по" общению.

5. Язык описания. Количество признаков, которыми может быть описан процесс общения, практически необозримо, особенно если обратиться к фундаментальным обзорам [Ga-hagan 1984]. Правда, иногда авторы обходятся и небольшим набором. Так, М. Аргайл [Argile 1973] обсуждает лишь две переменные: доминирование/подчинение и эгоизм/альтруизм. Эти же переменные Руденко И. Л. использовала в своем эмпирическом исследовании [Руденко 1988]. М. Мэтьё в оригинальной модели процесса «взаимодействия лицом к лицу» выделяет: а) структуры активности (собственно совершаемые действия), б) климат взаимодействия и в) средства коммуникации, выполняющие задачи: референтную, экспрессивную, регулирующую и соприсутствия (отражающую совместный продукт взаимодействия: согласие, любезность, активность участия в общении) [Mathiot 1983].

Наиболее удачный перечень переменных общения был дан Ч. Осгудом [Osgood 1970]. В четырех сериях экспериментов (теоретическое моделирование и три — эмпирические исследования) над глаголами, обозначающими процесс межличностного взаимодействия, он стабильно получал переменные объединение/разъединение, эго-ориентация/альтер-ориента-ция, динамика (сила и активность), инициатива/реактивность, конечный /бесконечный (указаны усредненно в порядке убывания объяснительной силы