* * *

Уже через двадцать минут после того, как симпатичная медсестра – «можно разик» – сделала пару уколов, а потом воткнула в вену иглу капельницы, Андрею Захарову стало значительно лучше. Сразу захотелось подняться с больничной койки и отправиться на работу. И он бы не стал сдерживать это желание, если бы на собственном опыте не убедился: резво добежать получается максимум до автомобиля. А потом возвращается боль. От души потыкав в грудь иголками, она берется прохладными пальцами за сердце и начинает его выкручивать. Лучше отлежаться дня два, подставляя под иглы то руку, то задницу. Зато потом будешь как огурец: ни боли, ни синей физиономии.

Но жажда активности его просто распирала!

Звонок на завод: когда, мать-перемать, лодыри, бездельники, начнете монтаж новой линии оборудования, меня не интересуют ваши проблемы, я ставлю задачу, а вы решайте.

Звонок Лике Вронской: приезжай за интервью, да, прямо в палату, факт покупки все же состоялся, потом будет некогда.

Звонок…

– Андрей, ты бы отдохнул! – негодующе воскликнула Света.

Он хотел сказать малой, чтобы закрыла варежку и не лезла не в свое дело, но осекся. Лицо жены казалось таким бледным, что впору было укладывать девочку на соседнюю койку.

Она отказалась ехать в банк, сославшись на плохое самочувствие. Заявила, что раз уж Андрея повезут в больницу, то тоже хочет показаться врачу. Ее какого-то важного секретного доктора на работе не оказалось. Но к владельцам дорогих медицинских полисов отношение всегда было особым. Светиного сверхценного специалиста пообещали достать из-под земли. А ей, судя по внешнему виду, становилось все хуже и хуже.

– Слышь, малая, ты, может, к другому врачу пойдешь? – Андрей, осторожно приподнимая руку, сел на постели. – У тебя фасад белый, смотреть жутко. Давай сходи, чего ты выпендриваешься?

Она покачала головой:

– Подожду…

– А что с тобой? Простудилась, может? Тогда давай в коридор выметайся живо. Не надо на меня своими бациллами дышать!

Она рассмеялась:

– Я тебя уверяю, это совершенно незаразно!

И тут же, зажав рот рукой, бросилась в туалет.

«Налопалась, что ли, чего-то не того? – подумал Андрей, с тревогой прислушиваясь к шуму воды за стеной. – Или… Ну, конечно! По бабской части! Неужели подзалетела? А я ведь просил. Говорила: таблетки пью. Блин, головой мне надо было думать, а не головкой. Пользовался бы резинками – никаких проблем. А малая… Против материнского инстинкта не попрешь. И что делать?»

К тому моменту, когда Света снова клубочком свернулась в кресле, Андрей успел высчитать срок предполагаемых родов, разозлиться на малую за несогласованное материнство, решить, что ребенок – все-таки хороший информационный повод, пренебрегать которым не следует. И забыть об этой ерунде совершенно.

Посмотрев на часы – до появления Вронской минут сорок, – Андрей решил поспать, чего время терять.

Но не успел он задремать, как дверь палаты отворилась, и Лика радостно запищала:

– Привет, Андрей, здравствуй, Света! Как со здоровьем? Я так и поняла, что ничего серьезного, иначе вряд ли бы ты стал интервью давать! Да это же не палата, а люксовый номер гостиницы! Телевизор, барная стойка! Какой батик Ван Гога, красота!

Андрей изумленно огляделся по сторонам. В памяти промелькнуло что-то болезненное, непривлекательное, из детства: белые стены, ряд коек, резкий запах лекарств. Да, похоже, он заработал право болеть по-другому, в более комфортных условиях. Только вот не заметил, как это случилось. Не осознает, насколько изменилась его жизнь. А что такое батик? Наверное, та желто-синяя тряпка в раме над диваном.

– Свет, ты такая бледная, – Вронская, расстегнув шубку, завертела стриженой головой по сторонам, обнаружила шкаф для верхней одежды. – Я тебе очень сочувствую.

– Так, Лика, давай иди сюда, – распорядился Захаров, опасаясь, что от соболезнований малая опять расклеится и никакой работы не будет. – Доставай свой диктофон, сейчас начну речь задвигать.

Вронская послушно полезла в рюкзачок. Но спросить ничего не успела. Увидев, что на экране зазвонившего телефона высвечивается номер Жанны Леоновой, Андрей предупреждающе поднял руку. Проклятая игла выскочила из вены, на локтевом сгибе выступила кровь. Закусив губу – «сейчас по новой ковырять будут», – он ответил на вызов.

Жанна только начала говорить, но от ее голоса сразу стало не по себе. На таких повышенных истеричных тонах мог разговаривать кто угодно, кроме начальника службы безопасности.

– Андрей! Тебе надо бежать, срочно! Мне звонил следователь, спрашивал, где ты! Я сказала, что не знаю, но он скоро сам вычислит! – кричала Леонова.

– Жанн, не суетись, а? Давай обо всем по порядку. Ты же с утра говорила, какого-то бандюка утром в офисе ловить будут. При чем тут я? Какой следователь? Бандюка поймали?

– Поймали! Но потом… Андрей, в офисе проходит выемка документов. Здание блокировано. Ребята наши не успели отреагировать. Сотрудники спецподразделения только уехали, и вдруг снова люди в камуфляже… Я вызвала милицию, ментам предъявили какой-то документ, похоже, о смене собственника. Они развернулись и уехали. А потом позвонил следователь, спросил про тебя. Андрей! Ты никогда меня не слушал. Но вот сейчас – просто поверь. Тебе надо уйти из больницы. И спрятаться в надежном месте.

Андрей отвел трубку от уха, почесал затылок. Посмотрел на взволнованное лицо жены, светящуюся от любопытства рожицу журналистки. И недоумевающе поинтересовался:

– А чего мне прятаться, я не понял?

– Тебя хотят задержать по подозрению в убийстве Полины Калининой! – взвизгнула Жанна.

– Какой собственник? Какое убийство? – Андрею показалось, что он сходит с ума. Потом промелькнула мысль: 1 апреля. Ее прогнала другая: Новый год на носу. А может…

– Жанн, ты чего, набухалась, что ли? Ну ты даешь!

– Беги. Адвокатам не звони, потеряешь время! Беги, Андрей!

И разговор прервался.

– Ни фига не понимаю, – пробормотал Захаров, набирая номер компаньона. – Вить, что за лажа? Мне Жанна звонила, говорила про выемку, нового собственника. Ты не в курсах?!

– Ну почему же, – радостно отозвался Виктор. – Ты ведь отказался от своей доли. Продолжай болеть со спокойной душой. Тебе уже совершенно некуда торопиться…

* * *

За спиной лязгнула тяжелая железная дверь камеры, звонко щелкнул замок. Моцарт прислушался к удалявшимся шагам вертухая. Осмотрел крошечную одиночку (все то же, ничего не меняется: зарешеченное окно, параша, умывальник, стол, нары), закашлялся от затхлого спертого воздуха.

На сером потолке в мутных рыжих разводах горела тусклая лампа. Но ее свет лишь подчеркивал убогость обстановки. Свобода, яркая, манящая, свежая, осталась за пределами забора СИЗО лишь час назад. А вырваться из тюрьмы Моцарту уже хотелось так сильно, как будто бы пришлось отмотать очередной долгий срок.