Он стоял посреди камеры как столб, старался не обращать внимания на уже уставшие затекшие ноги. Ботинки без шнурков, спадающие, лишенные ремня брюки. Но все же нет на нем еще тюремной робы. Пока не касаешься предметов, почему-то кажется: скоро на волю. Камера – ненадолго, досадная ошибка. А потом тяжелая дверь скрипнет, а за ней будет разрисованный огнями рекламы вечер, и Цыпленок, и Новый год. И – обязательно – новая жизнь.

За спиной Моцарта и правда скрипнуло, но он, еще не оборачиваясь, сразу понял: дверь закрыта, а вот окошко, через которое подают пайку, приоткрылось.

Он взял алюминиевую миску с дымящимся слипшимся комком каши, кружку светлого жидкого чая. Поставил нехитрый ужин на небольшой стол, намертво прикрученный к полу. Подошел к стене, задрав голову, посмотрел на зарешеченное окошко. В маленьком сером клочке неба виднелись нитки дороги[44], по которым медленно перемещалась малява[45]. Этот едва заметный клочок бумаги, настойчиво движущийся к своей цели, вдруг вернул Моцарту бодрость и уверенность. Он сел на нары и пробормотал:

– Обвинять меня не в чем. Бомба на дне Москва-реки. Да ничего мне не припаяют! Я ж передумал! А что хотел – не доказать…

Когда все было уже готово, продумано до мелочей, оставалось только установить взрывное устройство и активизировать механизм, он вдруг отчетливо понял: не надо, не стоит. Нельзя. Все в прошлом. Жизнь можно начать заново. Нужно начать все с чистого листа! Охота за призраками обойдется слишком дорого, потому что из-за нее потеряется то главное, осознать которое пока еще не получается. Но оно заставляет Цыпленка надевать короткие юбки и румянить бледное личико. А его – торопиться на работу, ругаться в пробках. Это важнее, чем разборки с Захаровым. Хрен с ним, пусть живет, сколько ему отпущено.

Лучше забыть, чем прятаться. Лучше остановиться, чем упасть. Не мстить, а жить! Жить…

Он снова стоял у стены, запрокинув голову, смотрел через решетку на синеющее вечернее небо.

Дверь камеры отворилась, с порога вертухай скомандовал пройти на выход.

«Допрос, – подумал Моцарт и быстро рванул вперед. – Может, еще сегодня успеют ос…»

Грохот выстрела разбивает мысли. Прыгает, как мячик, раскатами эха.

Изумленно смотрит Моцарт на свое распростертое на полу тело, на вытекающую из него струйку крови. В дверях – женщина в белых одеждах… Вертухай орет в коридоре:

– Попытка к бегству!

А потом грубый прокуренный голос смывается чистой студеной водой. Божественной музыкой. Умирающим скорбящим хором. «Lacrimosa».

Полон слез тот день,

Когда восстанет из праха,

Чтобы быть осужденным, человек.

Так пощади его, Боже,

Милостивый Господи Иисусе,

Даруй ему покой. Аминь.

* * *

Лика Вронская выехала за территорию дачного кооператива, заползла двумя боковыми колесами «фордика» на утрамбованный сугроб, где летом находилась обочина. Включила аварийку, заглушила двигатель и полезла в рюкзак за упаковкой бумажных салфеток. Дорога дрожала, теряла очертания в набегающих на глаза слезах. В таком состоянии вести автомобиль опасно, максимум, куда доедешь – к первому столбу или дереву…

«Куда я вляпалась? – думала Вронская, вытирая глаза. – Что я наделала? А если Андрей действительно убийца? По каким статьям мне Володя предъявит обвинение? Сокрытие сведений, пособничество, введение следствия в заблуждение? Сажают ли в тюрьму беременных женщин?»

Все эти вопросы сводили ее с ума. Количеством. Риторическим характером. Безысходностью.

Еще пару часов назад все было по-другому. Да и мыслей особых в голове не возникало. Побыстрее доехать до родительской дачи, так кстати обнесенной минувшим летом высоким металлическим забором. Отбросить снег от ворот. Кажется, что в домах соседей никого нет, но мало ли что, безопаснее загнать «Форд» на участок, чтобы Андрей и Света выбрались из автомобиля без случайных свидетелей. Включить отопление, показать, где лежит нехитрая еда, крупы, консервы. Объяснить, что в темное время суток следует находиться в цокольном этаже, где размещаются ванная и небольшая комната. На окнах первого этажа и мансарды нет ни ставней, ни жалюзи. И если включить свет или телевизор – в гости запросто пожалуют соседи…

Лицо Андрея, то хмурое, то недоумевающее, то возмущенное, тогда, в больнице, вызвало лишь одно желание – предложить помощь. Мозг сразу лихорадочно заработал в режиме экстренной эвакуации. Мобильные Андрея и Светы оставить в палате. Верхняя одежда здесь, в шкафу, – это очень хорошо. Главное – не наткнуться в коридоре на больных. А медсестру на посту, расположенном возле входа, заболтать проще простого. В рюкзаке всегда лежит пару пакетов, можно увести девушку к окну под предлогом, что там светлее подписывать свою книжку.

И вот – все. Волны чужих эмоций, страха, растерянности, недоумения больше не смывают все мысли, кроме одной: попавшим в беду людям надо помогать. Программа-минимум выполнена, надо ехать к Седову узнавать новости.

Тогда-то все и началось.

Осознание, осмысление, вопросы.

Караул.

Страшно, и хочется все отыграть назад, во всем признаться…

– Да, Даринка, мама тебе досталась – не фонтан, – пробормотала Лика, отбрасывая скомканную салфетку на пассажирское сиденье. – Она сначала делает, а потом думает. Преобладание активных действий над инертной умственной деятельностью.

Пока Вронская, изучая руль, лихорадочно пыталась сообразить, что предпринять, в окно постучали.

«Как хорошо, что тетя Таня не встретила меня возле дома, – подумала Лика. Она завела двигатель, опустила стеклоподъемник. – Забор, не забор – от зоркого глаза соседки все равно ничего не укроется».

– С наступающим, Лика! Что, Новый год на даче встречать будете? Правильно. А мы в этом году в город поедем, дети уговорили. Ты платье к празднику уже красивое купила?

– Платье? – машинально переспросила Вронская.

– Конечно! Завтра же новогодняя ночь! – соседка рассмеялась. – У меня уже все готово, и наряд, и подарки!

«Господи, Новый год, – глаза Лики опять стали влажными, – все к празднику готовятся, вот тетя Таня говорит: платье, подарки. Только я, беременный мутант, прячу на даче потенциального убийцу. Не знаю, что делать дальше. И занимаюсь чем угодно, только не тем, что полагается делать в эти дни…»

* * *

Дача Ликиных родителей, небольшая, кирпичная, выстыла так, что даже через час после включения отопления изо рта вырывались белые облачка пара. Андрей прикоснулся к батарее – еле теплая. Интересно, сколько времени пройдет, пока помещение хоть немного прогреется и от холода перестанут клацать зубы?

– Иди сюда, здесь теплее, – прошептала жена. Только нос ее торчал из пушистого пледа. – На диване, да еще и в шубе очень даже неплохо.