— Будут ли они выставлены в Лондоне?

— Полагаю, да…

— Разрешите еще один вопрос, последний…

— Пожалуйста!..

— У вас на столике жестяная кружка и солдатская деревянная ложка. Неужели для знаменитого художника нет лучшего сервиза?

— Эти предметы я выменял у одного казака, которому отдал свой именной серебряный бокал. Они меня вполне устраивают. Особенно удобна деревянная ложка. Недаром солдаты вологодского полка так и говорят: «Без деревянной ложки солдат не вояка, где щи да каша — там и позиция наша!..»

Форбс откланялся и отправился на почтамт передавать телеграмму.

Почти три месяца Василий Васильевич пролежал в госпитале. За это время русские войска перешли Дунай, генерал Гурко со своей армией начал переход через Балканы. Развернулись бои в районе Шипки и Плевны. Русским войскам помогали болгарские добровольческие отряды ополченцев, быстро и дружно возникавшие на освобождаемой от турок болгарской земле. Когда Верещагин прибыл в соединение Скобелева, генерал верхом на белом коне объезжал построенные в две шеренги болгарские дружины, приданные в помощь русским войскам. Адъютант генерала, Сергей Верещагин, ловко сидел в седле и держался на близком расстоянии от Скобелева. Василий Васильевич, приехавший в коляске, не доезжая, свернул в переулок и зашел в пустую избу. В разбитые окна был виден весь строй болгарских дружин и слышна речь Скобелева к ополченцам.

— Болгаре, дружинники! — сдерживая коня, торжественно произнес генерал. — Вам известно, зачем русские войска вступили в Болгарию. Вы с первых дней формирования болгарского ополчения показывали себя достойными участия русского народа. В сражениях в июле и августу вы заслужили любовь и доверие ваших ратных товарищей — русских солдат. Пусть будет так в предстоящие боях. Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность родного очага, за честь ваших матерей, сестер, жен — словом, за всё, что на земле есть ценного, святого… — Генерал кончил свое обращение, и громкое «ура» прокатилось по селению.

— А теперь отдыхайте, молодцы!..

Пришпорив коня, Скобелев вскачь помчался к штабу дивизии. За ним едва успевал ординарец. Выждав еще несколько минут, Верещагин покинул избу и в коляске покатил к штабу Скобелева. Встреча была шумной и радостной, Офицеры окружили художника, справлялись о его здоровье.

— Чего тут спрашивать! Приехал — значит, здоров. Вина давайте, вина! — требовал генерал. — Повара позовите сюда! Режьте жирного барана. Ужин — в два счета! Выручагин с нами! Помните, Василий Васильевич, как, бывало, в Самарканде вас солдаты величали?.. Не Верещагин, а Выручагин! Здорово вы тогда выручили гарнизон! Как рана? Вполне залечена?

— Все в порядке, Михаил Дмитриевич!

— Ну, господа офицеры, в честь прибытия Верещагина ужин будет в саду, за штабом. Пусть играет оркестр!

— Ваше превосходительство, по вечерней заре музыку турки услышат, подумают — к нам государь прибыл, из пушек обстреляют, — предупредил ординарец.

— Отставить музыку, заменить песнями! — распорядился Скобелев.

Вечером, перед закатом солнца, в зелени фруктового сада состоялась пирушка. Офицеры и Скобелев пили за здоровье Верещагина, поздравляли с выздоровлением и возвращением в строй.

Под звон бокалов хор голосистых солдат-украинцев пел:

За Дунаем, за рекой, В стороне турецкой, Мы дралися со врагом, Бой был молодецкий. Мы реку переходили Не мостом, а прямо вброд, Рассказать, как было дело, — Удивился б весь народ…

Дунай остался далеко позади. А впереди, в зелени садов и в дыму пожарищ, много еще болгарских городов и селений лежало под турецким сапогом. Верещагин, не тратя времени даром, принимался за работу с утра. Он бывал среди болгар, делал с них множество рисунков карандашом в альбомах. Красками на фанерных дощечках в местах, опасных для жизни, писал этюды, накапливал материал для будущих больших работ. Но в тревожной, боевой обстановке при частых переездах с места на место случалось, что работы художника пропадали и не находились. В одном гвардейском отряде, рискуя жизнью, Василий Васильевич написал красками около сорока этюдов. Он сдал их на хранение знакомому медику, а тот потерял. В другой раз вестовой Верещагина, прельстившись виноградным вином, запил и растерял хранившиеся у него зарисовки, а вместе с ними — краски и личные вещи художника. Все это раздражало Верещагина, выводило его из равновесия. Особенно тяжелым для Верещагина, как и для многих участников сражения под Плевной, был день одиннадцатого сентября.

Царь Александр Второй, находившийся в действующей армии, справлял свои именины. Командующий русской армией на Балканах родной брат царя Николай Николаевич, чтобы угодить в именины своему «великодержавному» брату, намеревался штурмом взять Плевну. В раннее утро высшее духовенство, облаченное в драгоценные ризы, отслужило перед походным алтарем на помосте благодарственный молебен, прося всевышнего продлить лета благочестивейшего государя и «покорити под нози его всякого врага и супостата». Начался третий, и самый неудачный, штурм Плевны, По размокшей от проливных дождей глине солдаты, скользя, и падая, и увязая, еле двигались к турецким редутам, готовым к решительному отражению атаки. И едва только цепь за цепью приближались русские полки к укреплениям противника, как турки скашивали их ружейным и артиллерийским огнем. Подступы к Плевне были покрыты убитыми и ранеными, но войска по-прежнему шли и шли на верную гибель.

Венценосный именинник, подвыпивший в день своего ангела, сидел на складном стуле в окружении свиты и, с отдаленной возвышенности наблюдая в бинокль за ходом боя, ничего не видел, кроме