Но вот перед вами посланцы надежды, вот люди, которые пришли, чтобы возвестить о конце старых небес и старой земли, чтобы мы могли передать это остальным. Эти два человека услышали наши негодующие крики и пришли, как Енох и Илия, чтобы рассказать нам, что мы не одиноки, что время пришло. Сильные земли лишатся власти, их троны падут от руки Господа. Христос придет не с миром, а с мечом. Врата уже открыты для тех, кто смеет дерзать. Если они думают сокрушить нас ударом меча, мы парируем этот удар, вернув его стократно!

Бернард Ротманн. Передо мной — такое мужество, такой гнев, такая безграничная сила веры, каких я уже давно не встречал. Магистр, если бы вы были сейчас здесь, если бы все закончилось по-другому, возможно, и у вас возникло бы чувство, что не все потеряно, что кто-то, копошащийся в пепелищах и восстающий из них, выжил, чтобы оплодотворить новую землю. Сотня, две? Я забыл, как считать народ в толпе, вы учили меня, а я забыл. Я забыл, что такое сила, Магистр, а вы не сможете ничему меня больше научить. Я другой, возможно, сукин сын, разочарованный и взбесившийся, и все же впервые после стольких лет оказавшийся в нужном месте. Мы должны были добраться сюда, сюда, и никуда больше, чтобы прийти к простой истине: нет веры без конфликта. Так было всегда, и даже если моя вера больше ничего не значит, сегодня возвращается и загорается что-то, утраченное мной на равнине в мае. Это знание, которое ты мне дал: мы никогда не освободим дух, не освободив плоть. А если нам этого не удастся, мы не будем знать, что делать с ними: настанет время, когда бедность и виселица больше не будут ни в чем отличаться друг от друга.

Значит, стоит все же сбросить иго и принять участь, которая нам в конечном счете уготована. Мы снова будет бороться. Снова. Или умрем, пытаясь сделать это.

Теперь выход Яна Лейденского: живой, решительный, он сразу же завораживает слушателей. Его взгляд скользит в пустоте поверх голов — не ошибись, Ян, это твой момент! Поза актера, как обычно, чрезмерно театральна и глупа, он извергает нелепые слова, которые через какое-то время в сознании выстраиваются в определенной последовательности и обретают смысл, нанося удар в цель. Возможно, дело — в его движениях, жестах, глазах, широко распахивающихся на миг, а затем опускающихся и затуманивающихся. Возможно, дело — в его красоте, молодости, не знаю в чем. Я знаю только, что это действует.

— Ян бесцельно идет по этим улицам, как дрейфующий корабль, без руля и ветрил, в поисках знаков, знамений, примет, которые заставят его понять, что он прибыл в то место, которое ищет. — Голос неожиданно повышается: — Глупый осел, сын лейденской шлюхи! Нигде вокруг тебя нет ни единого знамения: ни на стенах, ни на кирпичах, ни на известняке, ни на булыжниках мостовой. Нет, не там ты найдешь то, что ищешь. Знамение — это сам поиск, знамение — это ты сам, вылезающий из грязи под ногами. Это вы. Мы, те, кто ищет: мы — те, какие мы есть сейчас, какими были в прошлом и какими еще не стали. Лишь старики постоянны — они живы лишь прошлым. Последователи прежней веры уже мертвы. Кирпичи собора ничего не скажут. Ваши взгляды, наоборот, говорят: Бог здесь, Бог уже здесь, Святой Дух в нас самих: в этой юности, в этих руках, в этих мышцах, ногах, грудях, глазах. Что-то грандиозное возникает при одном лишь взгляде на этот оплот жизни, грязной, гнусной, проклятой жизни, которую вы считаете просто каплей дерьма, случайно упавшей на Божий план творения. Но это совсем не так! Слушай его, слушай в себе самом! Вот, слышишь, он обращается к тебе, призывая на последнюю битву Ян, послушай, гнусный червяк! — Его глаза внезапно сужаются, как две голубые щелки, взгляд скользит низко над головами людей, паря в пространстве, а потом резко взмывает вверх со свистом. — Да, ты шут-и-шар-латан-и-шлюхин-ублюдок, именно об этом мы и говорим, а ты что думаешь? Ты уверен, что мы боремся за этот клочок бумаги, измаранный твоими гражданскими правами?! Гори он адским пламенем! Бог говорит с тобой о чем-то ином: не о Мюнстере, нет, не об этих домах, не об этих камнях, ни о чем из того, что существует сейчас! А о том, каким все станет. О вас и обо мне в этом городе, братья! Бог требует от вас бороться не за договор, не за приемлемый мир, а за Новый Иерусалим. За новые небеса и землю! За мир, наш новый мир, там, за Океаном! — Паника и явное недоумение во взглядах. — Это обещания, которыми бросаются нерешительные, ни на что не годные шуты: это призыв безголосого отребья. Пусть они прямо сейчас катятся своей дорогой — прямиком к фундаменту старой веры! Мы воздвигнем пирамиды огня, мы создадим Новый Иерусалим! В одиночестве, спросишь ты? Нет, Ян, сукин сын! Ты сейчас думаешь, что эти грязные, говенные руки, всегда строившие лишь замки из дерьма, никогда не сумеют замесить небесную мальту.[34]Ты ошибаешься, бездомный-шут-безмозглый-как-свинья! Вам было обещано: Я пришлю вам пророка, который поведет вас в битву и сосредоточит всю вашу силу, чтобы выплеснуть ее в лицо Моих врагов. Послушай! Мости дорогу пророку, приславшему сегодня двух своих эмиссаров: Яна Лейденского и Герта из Колодца, чтобы они зажгли искру. Как только сюда прибудет и сам пророк, мы больше не будем одиноки. Мюнстер станет громадным костром, гигантской пирамидой огня, вздымающегося до неба, разрывающего облака и строящего лестницу в Царствие Небесное. Я знаю: от его имени уже стынет кровь у стоящих у власти, богатых безбожников. Они бегут и прячутся за парчовыми занавесками, едва заслышав, как оно эхом разносится в толпах обездоленных. Они издают эдикты, назначают награды, глупые колоссы на глиняных ногах. Они не понимают, что он повсюду, что его апостолы проникают в города, в деревни, возвещая конец времен. Его зовут Ян Матис, братья! Это истинный Енох, тот, кто придет в конце времен, чтобы положить начало небесному городу! За нами Матис Великий!

Все оглушены, потрясены, молчат. Пока Ян говорил, в толпе распространилось волнение, необычное беспокойство, заставлявшее людей оглядываться и пристально вглядываться друг другу в лица, просто чтобы убедиться, что все остались прежними. Бюргеры, рабочие, ремесленники, матери — грубые лица, сильные руки. Все до единого — молодые: бедность не дает состариться. Неужели я действительно пришел сказать им, что у них по-прежнему существует надежда на освобождение и на Царствие Небесное? Ротманн — их проповедник, а сияющий мужественной красотой Бокельсон двадцати пяти лет нашептывает им в уши, что это возможно.

Тучный мужчина — пивное брюхо и мощные плечи — обнимает Яна Лейденского и целует его в бороду. Худоба Ротманна и его нежный вкрадчивый голос прекрасно дополняют медвежью тушу главы гильдии мюнстерских ремесленников — Берндта Книппердоллинга, ткача и портного. Он вскакивает на стол, на котором мы стоим, и озабоченно смеется трескучим смехом:

— Добро пожаловать апостолам Великого Матиса, вас приветствуют все братья из общины Мюнстера. Вы, присутствующие здесь сегодня, расскажете своим внукам об этом дне, потому что это начало начал. Бог опустил взгляд на наш город, Мюнстер, и решил: именно отсюда все и начнется. Мы вступили в борьбу, и мы должны довести ее до конца. Не сомневайтесь — это будет непросто: нам придется сопротивляться епископу, нам придется вырвать власть из рук знати, нам придется попотеть и, возможно, даже пролить кровь, чтобы добиться этого. Но момент настал — медлить больше нельзя. Именно поэтому я говорю вам: тот, кто не верит, пусть сейчас же уходит и катится в преисподнюю. Аминь.