Единодушный порыв: поднявшиеся кулаки, рукоплескания и звон от ударов инструментов.

* * *

— Твое имя разносится, как на крыльях ветра, Бернард Ротманн, проповедник угнетенных.

Он смеется, убедительно, сердечно — его манера жестикулировать сразу располагает, вызывает симпатию. Не могу сказать, было ли это сознательно отрепетированным или естественным. Но благодаря здешним слухам я уже знал о необыкновенном влиянии Ротманна на мюнстерских женщин. Говорили: не один муж жаждал бы увидеть его болтающимся на виселице, и не только из-за проблем веры. Казалось, женщины находили его проповеди просто неотразимыми и надолго задерживались после богослужения, чтобы обсудить их с проповедником наедине. Более того, он не страдал от недостатка паствы, как и не выглядел на свои сорок.

— Имя Матиса упоминают не реже, если не чаще. Мы ждем его с нетерпением.

— Он скоро будет здесь. Для всех нас важно, чтобы вы познакомились.

Он кивает, предлагая мне выпить:

— Нам еще предстоит куча дел. Ты видел, как мы тверды, но нас пока мало. Нам день за днем придется наращивать свой перевес.

— Гм-м. А сколько вас?

Он предлагает мне источенный червями стул — больше ничего из мебели в его жилище нет, не считая плетеной кровати.

— Трудно реально оценить силы, на которые мы можем рассчитывать. Епископ фон Вальдек, даже если открыто и не вмешивается в события в городе, уже начал потихоньку подъезжать к протестантам, и теперь он со своими феодалами всего в нескольких милях отсюда ведет с ними переговоры. Католики спрятались и затаились в ожидании, пока эта сволочь не вернется, возможно с оружием, чтобы полностью очистить город от нас, баптистов, и всех лютеран.

— А почему он этого не делает?

— Потому что знает, если он пойдет на это, пробудится муниципальный дух Мюнстера и все объединятся против него самого. Город не хочет возвращаться к прежнему статусу — снова становиться его личной собственностью. — Улыбка. — Кое-чего мы уже добились, стоит признать это. Фон Вальдек хитер, друг мой, очень хитер. Нам не стоит совершать фатальной ошибки, недооценивая его или считая, что он уже вне игры. Он остается нашим главным врагом.

Я начинаю понимать:

— А в самом городе?

Он загорается:

— Лютеране и католики объединятся, чтобы помешать нашему успеху среди простого народа: батраков и ремесленников Книппердоллинга. Почти все крупные торговцы, голосующие в магистрате, — лютеране, и бургомистрами они выбрали двух своих: Юдефельдта и Тильбека. Юдефельдт ненадежен, бесхребетник, который боится епископа больше, чем дьявола. Тильбек, кажется, имеет на нас определенные виды: он сделает все, чтобы не допустить возвращения сторонников епископа в город, но даже ему мы не можем слишком доверять. Простой народ целиком на нашей стороне, и это пугает их, они боятся лишиться власти. И они совершенно правы. Однако к тому же они не доверяют католикам, так как боятся, что те преподнесут город в дар епископу. — Он пожимает плечами. — Как видишь, положение можно назвать каким угодно, только не стабильным. Нам придется действовать на два фронта: против епископа за стенами с его шпионами в городе и против лютеран здесь, внутри, его врагов, но, без сомнения, не наших друзей. Пока нам удавалось одерживать над ними верх каждый раз, когда они пытались вышвырнуть нас из города. Нас защищал простой народ — в этом наша сила.

— Да, народ. Твои сегодняшние слова напомнили мне об одном человеке, с которым я был знаком много лет назад, когда был примерно одного возраста с Яном. Я сражался за эти слова. И я признаюсь тебе: никогда не думал, что займусь этим снова.

— Это можно считать комплиментом?

— Думаю, да. Но вы должны знать, что тогда я потерял все.

Внимательный взгляд.

— Понимаю. Ты боишься? Апостол Великого Матиса боится потерпеть поражение во второй раз?

— Нет, это не так. Я только хотел сказать, что вам надо быть более осторожными и предусмотрительными.

Он проводит рукой по волосам и поправляет складки одежды — костюм из дорогой ткани сидит на нем необыкновенно элегантно.

— Знаю. Но теперь на моей стороне превосходнейшие союзники. — Ему всегда удается польстить. — Речь Яна Лейденского зажгла огонь в крови.

Я громко смеюсь:

— Ян — сумасшедший, необыкновенный мерзавец, великий актер и удачливый сводник. Но он, без сомнения, знает, как взяться за дело. Хорошо, что он с нами, я видел его в деле: он становится настоящим тараном, если захочет.

На этот раз мы смеемся вместе.

Мюнстер, 13 января 1534 года, вечер

— Боже мой, друзья, если вера жителей Мюнстера столь же крепка, как сиськи его женщин, я никогда не был так близок к раю!

Ян Лейденский прячет возбужденное лицо во впечатляющей груди своей первой мюнстерской почитательницы. Его слова — пороховой фитиль, вызывающий взрыв смеха Книппердоллинга.

— И ты никогда не видел впечатляющего копья главы городской гильдии, — без лишней скромности замечает он после нескольких бесплодных попыток членораздельно произнести хоть слово.

— Копья, дружище Берндт? — интересуется Ян с едким сарказмом. — Тогда аборигены Америки доберутся до Царствия Небесного гораздо раньше нас!

— Что ты хочешь сказать? — заинтересованно спрашивает Книппердоллинг, развязывая шнуровку на груди своей дамы.

— Ах, давай забудем, дружище. Не хочу ранить твою гордость.

Подушка попадает Яну в лицо. Две женщины довольно хихикают и спешат отплатить своим кавалерам усиленным вниманием.

Девушку, взявшую на себя заботу обо мне, не привлекают пустые разговоры: она не теряет времени. Два или три поцелуя в губы, а затем ее губы опускаются ниже, чтобы заняться всем остальным. Я едва слышал ее имя и почти моментально забыл его.

В это время Книппердоллинг грузно барахтается в одеялах. Он пытается повернуться так, чтобы сесть, не выходя из своей подруги, но живот сильно ему мешает.

— Эх, Ян, ты, промышляющий этим ремеслом, знаешь какую-нибудь позу, подходящую для нас, людей с большим торсом?

— Эх, друг Берндт, не знаю, что и сказать. Зато могу рассказать тебе о том, как работал с самой жирной шлюхой в Европе. Ты просто представить не можешь, сколько клиентов было у этой свиноматки!

— Воистину! Ну и какой жирной она была?

— Знаешь, уродливейшая толстуха. Но как раз для тех, кто любит большие масштабы.

— В каком смысле?

Ян поджимает губы и стискивает в руках груди блондинки. Его голос звучит пронзительнее обычного:

— «Да, Матильда, твои телеса приносят мне истинное удовольствие. Тощие не для меня, потому что я толстобрюхий».