— Должно быть, она оставила их на ночь у директора музея и его жены. Амелия рассматривала этот вариант. Пожалуй, это даже к лучшему. И все-таки считаю, что кто-то должен присматривать и за ними. Они… Что? — спросил он, заметив, что Хедли смотрит на него с любопытством.

— Для человека, который только что вышел из тюрьмы, ты что-то слишком заботишься о благополучии вдовы и ее детей.

— Если с ними что-то случится, виноват будешь ты.

— Это еще почему?

— Потому что не сообщил местным властям о том, что Джереми Вессон воскрес.

— Один из фрилансеров Кнуца следит за домом директора музея, — сварливо сказал Хедли. — Ну, теперь ты доволен?

— Почему ты не сказал сразу?

— Видишь ли, в последнее время я был очень занят, вытаскивая тебя из-за решетки.

— Да, кстати — спасибо.

Хедли фыркнул.

— Собственно говоря, я не очень беспокоился насчет того, что мне предъявят официальное обвинение. Рано или поздно меня бы все равно выпустили, — сказал Доусон достаточно бодрым тоном, хотя прошедшую ночь ему пришлось провести в самой настоящей тюремной камере — к счастью, не в той, где сидел Рей Дейл Хаффман. В противном случае Доусон мог бы его запросто придушить.

Хедли молча показал ему на автомобиль, который он взял напрокат в аэропорту Саванны.

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что им просто нечего мне предъявить.

Достав из кармана ключи с брелоком сигнализации, Хедли отпер дверцы машины. Оба сели в салон, и Хедли завел двигатель.

— Ты имеешь в виду обвинение в убийстве или в незаконном приобретении наркотиков?

— Я не имею никакого отношения к смерти Стеф.

Хедли не пошевелился. Мотор работал, его рука лежала на рычаге переключения передач, но он не спешил трогать машину с места, а только молча смотрел на своего крестника, ожидая, что́ он скажет по поводу второго обвинения.

— О’кей, — сдался Доусон. — Я покупал у Рея Хаффмана кое-какие сильнодействующие средства. Вчера, когда за мной приехали, я попросил разрешения переодеться. Со мной в комнату пошел шофер Такера — молодой полицейский, которого легко было обмануть. Я отвлек его внимание болтовней, а сам схватил со столика флакончик с таблетками и сунул в трусы. Потом я пошел в туалет и спустил таблетки в унитаз.

— Ну хоть что-то слава богу!.. — проворчал Хедли, задом выезжая с парковки и разворачиваясь.

— Да расслабься уже! — нетерпеливо бросил Доусон. — Это был всего-навсего…

— Я знаю, что́ это было. У тебя в квартире я нашел по крайней мере месячный запас этой дряни.

— Не понял? Что ты делал у меня в квартире?

— Не надо так на меня смотреть. Я не наркоман — в отличие от некоторых.

— Я тоже не наркоман.

— Да? Тогда почему у тебя руки трясутся?

Доусон машинально попытался спрятать руки, но не преуспел. Он надеялся, что этого никто не заметит или не обратит внимания, но Хедли трудно было провести.

— Мне просто хотелось немного расслабиться.

— Расслабиться? То есть у тебя проблемы, которые тебя напрягают?

— Послушай, я не принимал ничего такого, что нельзя получить по рецепту врача.

— Тогда почему ты не обратился к врачу, чтобы он выписал тебе этот драный рецепт? Почему покупал свои таблетки у парней вроде Рея? Одному богу известно, что на самом деле там намешано!

Доусон собирался возразить, но прикусил язык. Он и сам не был уверен в том, что таблетки, которые он принимал, соответствуют аптекарским стандартам. О качестве препаратов он мог судить только по одному признаку: действуют они или нет. Таблетки действовали быстро, но недолго — Доусон был рад возможности хоть немного отодвинуть очередной кошмар. Состав и происхождение седативных пилюль волновали его в последнюю очередь.

— Я… я был осторожен.

— Ну да! Именно поэтому ты покупал «колеса» только у самых крупных и хорошо известных наркодилеров.

И снова Доусон не возразил. Он прекрасно понимал, что крестный прав. Его беспечность или, лучше сказать, безрассудность, нельзя было оправдать. Он не стал и пытаться.

— На следующем перекрестке направо, — только и сказал он. — Отель будет слева в конце квартала.

Перебираясь на Сент-Нельду, Доусон захватил с собой только то, что могло понадобиться ему на берегу. Из отеля он выписываться не стал и теперь был рад этому. Оставив Хедли в вестибюле, Доусон поднялся в номер, чтобы принять душ и переодеться. Через десять минут он снова был внизу, а еще через четверть часа оба уже входили в здание суда.

Судебное заседание началось в девять часов с минутами. Судья выразила надежду, что за выходные все участники процесса как следует отдохнули, после чего спросила у адвоката Стронга, готов ли он к перекрестному допросу свидетельницы.

Майк Глизон поднялся:

— Готов, ваша честь.

Бейлиф ввел Амелию. Когда она занимала свое место на возвышении для свидетелей, судья напомнила, что мисс Нулан все еще находится под присягой, и Амелия кивнула. Хедли, сидевший на галерее рядом с Доусоном, негромко хмыкнул:

— Хотел бы я знать, что тебя в ней привлекло — ум, скромность или умение держать себя в руках?

Доусон не ответил — Майк Глизон начал засыпа́ть Амелию вопросами, суть которых сводилась, в общем-то, к одному: она должна была признать, что отрицательное мнение об Уилларде Стронге сложилось у нее еще до того, как она с ним познакомилась.

— Что вы имеете в виду? — уточнила Амелия.

— Я объясню, мисс Нулан. Смотрите, ваш муж возвращается с войны. Совершенно очевидно, что он страдает ПТСР. Что же вы делаете? Пытаетесь его успокоить? Подбодрить? Окружить любовью и заботой? Нет. Вместо этого вы бросаете его и к тому же отнимаете у него последнюю возможность общаться с собственными детьми.

Джексон мгновенно вскочил на ноги:

— Протестую ваша честь!

— Скажите, мисс Нулан, разве нельзя утверждать, будто вы крайне отрицательно реагировали на все, что могло отвлечь внимание мужа от вашей персоны, — и в первую очередь на его сближение с мистером Стронгом?..

— Ваша честь!..

— …Испытывали ли вы в этой связи злобу, раздражение, ревность?

Судья несколько раз ударила по столу молотком.

— Протест принят.

И так далее, и так далее… Майк Глизон гнул свое, пытаясь посеять в сердцах присяжных сомнение в честности и порядочности Амелии. «Эгоистичное», «жестокое», «поспешное» — с помощью этих и других подобных прилагательных он пытался охарактеризовать ее желание как можно скорее развестись с мужем. Особое внимание адвокат уделил тем случаям, когда Амелия встречалась с его подзащитным лично: в день рождения Хантера и в день, когда Стронг заявился к ней домой, разыскивая Джереми. Глизон ставил ее прежние показания под сомнение или интерпретировал их в выгодном для Стронга ключе, пытаясь выставить Амелию злобной, истеричной стервой, которая заботится исключительно о собственном благополучии. Довольно скоро, однако, стало очевидно, что избранная им стратегия не приносит желаемых результатов. Амелия держалась с большим достоинством и сумела сохранить спокойствие, даже когда по ходу допроса от нее потребовалось подтвердить: да, в тот день, когда Уиллард Стронг, вооруженный ружьем, явился к ней домой, она была абсолютно уверена, что он представляет собой серьезную угрозу для ее собственной жизни и для жизни детей. В конце концов до адвоката, похоже, дошло, что ее сдержанность и спокойствие выглядят гораздо убедительнее, чем устроенный им театр. Единственное, чего он добился, это заставил присяжных еще больше сочувствовать свидетельнице. Перекрестный допрос, таким образом, ничего не дал, хотя и длился больше часа. Глизон был вынужден заявить, что больше вопросов не имеет.