– Могу я спросить почему?

Не отвечая, Ханне отворачивается и продолжает идти к набережной. Подходит к краю, останавливается и смотрит на воду. Я следую за ней и встаю рядом. Большие черные птицы кружат над водой. Чайки? Или вороны?

– Как думаешь, им не холодно? – спрашивает Ханне.

– Чертовски холодно, – огрызаюсь я.

– Я больна, – говорит она, поворачиваясь ко мне. – Серьезно больна. И я не хочу стать для тебя обузой. Это было бы неправильно.

В этот момент я думаю о маме. О том, как она курила на веранде в одном из старых садовых кресел, укутавшись в шерстяную кофту и обмотав голову платком.

При этом воспоминании во мне просыпается нежность к той исхудавшей женщине, которая была мне матерью. Я снова ощущаю ее запах: мыла, табака и… болезни… антисептика, незаживающих ран. Я хорошо знаю запах болезни. Он всегда стоит в больничных коридорах. Это запах мочи, мокрых простыней, вареной в мундире картошки и завернутых в пленку потных бутербродов с сыром. Запах государственной медицины.

– У тебя рак? – невольно вырывается у меня.

Ханне смеется.

– Нет. С чего ты решил, что у меня именно рак?

– Не знаю. Со многими это случается.

Ханне ничего не говорит. Смотрит на меня с грустной улыбкой. Я снова думаю о Жанет. Пару лет назад она вбила себе в голову, что у нее опухоль в груди. Она звонила мне и ныла, и умоляла позаботиться об Альбине, когда она умрет. Я тогда ничего не почувствовал. Мысль о том, что мать моего ребенка может быть смертельно больна, оставила меня абсолютно равнодушным. Наверно, я ужасный человек.

– Но тогда что с тобой? – спрашиваю я.

– Я не хочу об этом говорить, – отворачивается Ханне и уверенным шагом идет обратно в здание полиции.

Я не решаюсь следовать за ней и стою в раздумьях. Вскоре звонит телефон. Это Жанет. По ее истеричному голосу я понимаю: что-то случилось.

– Ты должен поговорить с Альбином, – заявляет она. Я захожу в подъезд, чтобы спрятаться от ветра.

– О чем?

– Он начал прогуливать школу. И завел ужасную компанию. Эти отморозки из Скугоса, ты знаешь? Я тебе о них рассказывала.

Я пытаюсь согреть замерзшие руки о шею. Пальцы совсем окоченели.

– Так он тусит в Скугосе? И о чем ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?

Я понимаю, как идиотски это звучит, и тут же жалею о сказанном. Я не хочу ее обижать, но все время обижаю. Жанет всегда звонит мне, когда у нее проблемы с Альбином, хотя мы условились еще до его рождения, что она сама будет его воспитывать, потому что родила его против моей воли.

– Тебе лучше знать. Ты же полицейский и в курсе того, чем подростки занимаются. Наркотики и все такое. И ты знаешь, к чему это баловство приводит… и потому что ты его отец, – добавляет она едва слышно, словно это то, что нельзя произносить вслух.

Я смотрю на снег и пытаюсь придумать, как отказать ей, не обидев. Продумываю разные отговорки.

– Наверняка ничего серьезного, – робко начинаю я.

– Как это ничего серьезного? – вопит в трубку Жанет. – И так всегда. Ты не хочешь брать на себя ответственность за Альбина. Никогда нам не помогаешь. Даже когда я тебя умоляю. Ты хоть представляешь, как тяжело мне даются эти звонки? Тебя же вообще нельзя ни о чем попросить! Знаешь, как долго я мучилась, прежде чем набрать твой номер на мобильном? Знаешь?

Я переминаюсь с ноги на ногу. Решаю, что сейчас не лучший момент напоминать о нашей договоренности пятнадцатилетней давности.

– Ладно, – говорю я, перекладывая телефон в другую руку.

– Когда?

– Что значит когда? Точно не сегодня. Мы вообще-то расследуем дело об убийстве.

– Завтра?

– Завтра я не успею. Может, на следующей неделе?

– Знаешь что, Петер? Другого я от тебя и не ждала. Понятия не имею, зачем я вообще тебе позвонила. Можешь проваливать к черту со своей проклятой работой. Мы с Альбином тебя не желаем знать. Слышал? Проваливай к черту!

Я долго стою в подъезде и смотрю на снег, на черных птиц, кружащих в небе. Думаю о маме и сестре на кладбище Скугсчюркогорден. Не холодно ли им там в промерзшей земле? Потом думаю о том, как это несправедливо – потерять Ханне сейчас, когда я только ее вернул. Да, я знаю, что не вернул ее, но у меня было такое чувство, что мы снова вместе. Но я потерял не только ее. Я потерял и Жанет с Альбином, хотя они живы и никуда не уезжали. Потерял из-за моей лжи, боязни привязаться, моего бегства. Я столько всего плохого сделал в жизни, что заслуживаю наказания. И мое наказание заключается в том, что Ханне никогда больше не будет моей.

Двумя неделями ранее

Это даже смешно. Я ни разу в жизни не взяла чужой конфеты, а меня обвиняют в краже дорогого украшения. Я сажусь в кресло, закидываю ноги на стол и думаю о том, как сильно мне не хватает Сигге. Он хоть и был только кот, но составлял мне компанию, и его присутствие делало квартиру настоящим домом. Без него тут пусто, и холодно, и неуютно. Может, мне стоит завести новую кошку, но это было бы несправедливо по отношению к Сигге. Ради приличия стоит его сначала оплакать, прежде чем заводить нового питомца.

Учебники по физике пылятся на столе. Я совсем забросила учебу, и все по вине Йеспера. А ведь для него было так важно, чтобы я закончила гимназию и поступила в университет. Я закрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла.

– Но почему ты бросила школу?

– Боже мой, зачем говорить об этом сейчас? Йеспер вышел из меня и улегся рядом на кровати.

Сунул под голову подушку. Он был в хорошем настроении. Без его мощного тела поверх меня дышать стало легче. Я сделала глубокий вдох и посмотрела на него.

– Ты не любишь это обсуждать?

– Вовсе нет. Просто это не самая романтичная тема для разговора, не так ли?

– Но я хочу знать. Я люблю тебя и хочу знать, почему ты так поступила.

– Разве нам нужно все знать друг о друге?

– Конечно, нет.

Внезапно выражение лица у него стало таким серьезным, что я испугалась. Он словно ушел в себя, в темную бездну, о которой я ничего не знала. Но в следующее мгновение лицо расслабилось, и он снова выглядел как обычно. Я вздохнула, понимая, что мне придется дать ему какое-то объяснение.

– Так почему ты бросила гимназию? – снова спросил он, делая ударение на каждом слоге.

– Я не бросала гимназию. Я никогда ее и не начинала. Когда папа умер…

Пауза.

– Да?

Он приподнялся на локте, обхватил левой рукой мою грудь и прижался губами к моим губам. Его горячее влажное тело пылало как печка.

– На меня слишком много всего навалилось. Сначала смерть папы, потом эта история с учителем труда. Это было в девятом классе. Я закончила учебный год и полгода была в отпуске, а потом сразу начала работать.