Они ехали вчетвером: Нарцисс, Златоуст, молодой монах и вооруженный конюх.

— Ты еще помнишь мою лошадку, мою Звездочку, которая осталась в монастырской конюшне? — спросил Златоуст.

— Разумеется, помню. Но там ее уже нет, да и, я думаю, ты сам не надеялся на это. Лет семь-восемь тому назад нам пришлось ее прикончить.

— И ты еще помнишь об этом?

— О да, помню.

Златоуста не опечалила смерть Звездочки. Он был рад, что Нарцисс так хорошо помнит ее, Нарцисс, который никогда не интересовался животными и наверняка не знал клички ни одной другой монастырской лошади. Он был очень рад этому.

— Ты посмеешься надо мной, — снова начал он, — что первое существо в вашем монастыре, о котором я спросил, была моя бедная лошадка. Это невежливо с моей стороны. По правде сказать, я хотел спросить совсем о другом, прежде всего о настоятеле Данииле. Но я ведь мог предположить, что его нет в живых, раз ты стал его преемником. А сразу заводить речь о смерти мне не хотелось. Говорить о смерти я не очень-то расположен по причине прошедшей ночи, а также из-за чумы, на которую мне пришлось насмотреться. Но мы уже затронули эту тему, да и нельзя ее избежать. Скажи мне, когда и как умер настоятель Даниил, я очень чтил его. Скажи также, живы ли еще отцы Ансельм и Мартин. Я готов к худшему. Но тебя по крайней мере чума пощадила, и я доволен. Правда, я никогда не верил, что ты можешь умереть, я не сомневался, что мы встретимся. Но вера может обмануть, с этим, к сожалению, мне пришлось столкнуться. И своего мастера Никлауса, резчика по дереву, я не мог представить себе мертвым и был полон уверенности, что снова встречусь с ним и буду у него работать. И все же, когда я пришел, он был уже мертв.

— Рассказ мой будет короток, — сказал Нарцисс. — Настоятель Даниил скончался восемь лет тому назад, не болея и не мучаясь. Я не его преемник, я только год как стал настоятелем. Его преемником стал отец Мартин, бывший руководитель нашей школы, он умер в прошлом году, не дотянув до семидесяти. Отца Ансельма тоже нет больше на свете. Он любил тебя и часто говорил о тебе. Последнее время он совсем не мог ходить и очень мучился из-за этого; он умер от водянки. Да, и чума нас не миновала и много жизней унесла. Не будем об этом! Ты хочешь еще о чем-то спросить меня?

— Разумеется, и о многом. Прежде всего — как ты оказался в епископском городе и у наместника?

— Это длинная история, она покажется тебе скучной, речь идет о политике. Граф — любимец императора и в некоторых вопросах его полномочный представитель, а сейчас между императором и нашим орденом возникли кое-какие трения. Орден включил меня в состав депутации, которая вела переговоры с графом. Успех незначителен.

Он умолк, а Златоуст больше не спрашивал. Да ему и не следовало знать, что вчера вечером, когда Нарцисс просил графа сохранить Златоусту жизнь, за нее пришлось заплатить кое-какими уступками.

Они ехали; вскоре Златоуст почувствовал усталость и едва держался в седле.

Спустя некоторое время Нарцисс спросил:

— Это правда, что тебя схватили за воровство? Граф утверждает, будто ты прокрался во внутренние покои замка и что-то там стащил.

Златоуст засмеялся.

— Ну, все и впрямь выглядело так, как будто я вор. Но у меня было свидание с любовницей графа; он, без сомнения, знал об этом. Я очень удивлен, что он все же меня отпустил.

— Ну, он был не против, чтобы уладить дело.

Они не смогли преодолеть расстояние, которое наметили проехать за день. Златоуст слишком устал, руки его уже не держали поводьев. В одной деревне они сделали остановку; Златоуста уложили в постель, его немного лихорадило, и ему пришлось пролежать там еще один день. Но потом он мог ехать дальше. И когда вскоре руки его немного зажили, он стал получать удовольствие от путешествия верхом. Как давно он не ездил на лошади! Он воспрянул духом, помолодел и оживился, иногда скакал с конюхом наперегонки и в часы общения засыпал Нарцисса сотнями нетерпеливых вопросов. Спокойно и вместе с тем радостно Нарцисс отвечал на них; он снова был очарован Златоустом, он любил его запальчивые, по-детски непосредственные вопросы, полные безграничного доверия к уму и духу друга.

— Один вопрос, Нарцисс: вы тоже сжигали евреев?

— Сжигали евреев? С какой стати? Да у нас и нет евреев.

— Верно. Но я спрашиваю: ты мог бы сжигать евреев? Мыслимо ли для тебя такое?

— Нет, зачем мне это делать? Ты считаешь меня фанатиком?

— Пойми меня, Нарцисс! Я хочу сказать: допускаешь ли ты, что в определенном случае ты мог бы отдать приказ уничтожать евреев или хотя бы согласиться на это? Ведь столько герцогов, бургомистров, епископов и другого начальства отдавали такие приказы.

— Приказ такого рода я бы не отдал. Вместе с тем вполне возможен случай, когда мне пришлось бы присутствовать при такой жестокости и терпеть ее.

— И ты смог бы такое вытерпеть?

— Конечно, раз мне не дана власть воспрепятствовать этому… Ты, кажется, уже видел, как сжигали евреев, Златоуст?

— Увы, да.

— Ну и помешал ты этому?.. Нет?.. Вот видишь.

Златоуст в подробностях рассказал историю Ревекки и при этом сильно разволновался.

— А теперь скажи, — горячо заключил он, — что это за мир, в котором мы вынуждены жить? Разве это не ад? Разве не вызывает он возмущение и отвращение?

— Само собой. Мир именно таков.

— Так! — сердито воскликнул Златоуст. — А ведь раньше ты столько раз убеждал меня, что он божественен, что он представляет собой великую гармонию кругов, в центре которых восседает на троне Творец, что все сущее прекрасно и тому подобное. Ты говорил, так написано у Аристотеля или у святого Фомы. Любопытствую узнать, как ты объяснишь это противоречие.

Нарцисс засмеялся.

— У тебя изумительная память, и все же она тебя немного подвела. Я всегда почитал совершенным Творца, но никогда — творение. Я никогда не отрицал наличие зла в мире. Что жизнь на земле гармонична и справедлива и что человек добр — такого, мой милый, не утверждал ни один настоящий мыслитель. Более того, в Священном Писании недвусмысленно сказано, что мысли и чаяния человека злы, мы каждый день видим тому подтверждение.

— Очень хорошо. Наконец-то я вижу, что вы, ученые, об этом думаете. Человек, стало быть, зол, жизнь на земле полна подлости и свинства, это ее составная часть. Но где-то там, в ваших книгах и учебниках, есть и справедливость, и совершенство. Они существуют, это можно доказать, вот только никому они не нужны.

— Ты накопил много неприязни к нам, теологам, милый друг! Но ты так и не научился мыслить, ты смешиваешь разные вещи. Тебе придется кое-чему подучиться. Но с чего ты взял, что нам не нужна идея справедливости? Мы прибегаем к ней ежедневно и ежечасно. Я, к примеру, настоятель и должен управлять монастырем, а в этом монастыре столь же мало совершенства и святости, как и за его стенами. Тем не менее первородному греху мы постоянно и неуклонно противопоставляем идею справедливости, пытаемся соизмерять с ней нашу несовершенную жизнь, пытаемся исправлять зло и жить, постоянно помня о Боге.