— Найди то, что ты можешь сделать лучше них, — ответила я. — До свидания.

Музыка и далекий смех были слышны даже отсюда, через речку. Я снова вернулась в британскую часть города, через мост, остановилась в толпе на краю паданга, у подножия башни с часами, и — у репродуктора, установленного здесь нашими конкурентами, куала-лумпурским любительским радиообществом во главе с доктором С. Т. Майлзом.

— Одну минуточку, — отчетливо, с хорошим произношением, сказал из репродуктора во тьме знакомый голос Дебби. — Скажи мне, мой милый друг — вот теперь ты наверняка запомнишь Вену?

Ах, вот, значит, какое у тебя дело, подумала я. Ты еще и в театральной труппе.

Нестройно вступили струнные, застучал барабан, и хор весело запел: «Ты будешь помнить Вену, мой дружок».

Я, через головы десятков людей на паданге, окинула взглядом эту сцену — старые деревья, опутанные феерическими огоньками, серые зигзагообразные траектории полета летучих мышей, носящихся над головами, теплый желтый свет под тяжелыми крышами Селангор-клуба, там, где приглашенные сидели в рядах кресел у самой сцены, на возвышении.

А потом наверняка будет фейерверк, почему-то подумала я. Но я сейчас доеду до Стоун ера и буду спать, спать.

Какой же хороший был день. В мир вернулись цвет, звук, вкус. И он снова стал прекрасен, этот мир.

Ночью мне снилась незнакомая плоская, голая, полутемная равнина под тяжелыми башнями облаков. Только узкая золотая полоска света оставалась еще между этой безысходной землей и давящими небесными горами. И вот туда-то, к свету, и пытался прорваться бронепоезд — тяжкое чудовище, железная тропическая змея, голубая с желтым и черным. Но к горизонту, к этой пылающей полосе оранжевого света, не шли рельсы, и бронепоезд обиженно ревел, ревел голосом отчаявшегося зверя. И тогда щели в его неуязвимых боках начали беззвучно изрыгать полоски белого огня. Трехдюймовые снаряды врезались в облачные бастионы и освещали их багровым пламенем. Я смотрела на него из окна, а рядом со мной был профиль женщины, глядящей на пылающий горизонт детскими глазами и шепчущей: какие странные зарницы!

Душная тень сказочного Багдада — все эти сахарные шпили и минаретики, тонкие колонны и купола куала-лумпурского вокзала — эта тень милостиво укрыла меня. Мерно стуча каблуками, я шла туда, где пахло углем и смолой, где перрон стал улицей. Улицей из одинаковых, выстроившихся в цепочку домиков веселого цвета — аквамарин с желтым. Домиков, украшенных косыми ребристыми скатами одинаковых крыш. Фасады их были прорезаны чернеющими дверьми с поручнями, из некоторых высовывались любопытные головы в светлых шляпках и шляпах, за толстым стеклом квадратных окон смутно виднелись одинаковые вазочки с орхидеями. Скоро эта улица мягко тронется с места, продолжая свой путь в Сингапур.

Я остановилась у крупной и загадочной надписи на боку экспресса — SE 339 — и сверилась с билетом. Никаких сомнений — первый класс. Мне туда, где разговоры и смех, где по перрону прогуливаются люди в белой фланели, сверкая лаком ботинок, где шуршит шифон легких платьев и шелк чулок. А мимо, в руках носильщиков в круглых шапочках, плывут чемоданы с латунными замочками и уголками.

Станция Куала-Лумпур, на пути этих людей в Сингапур из Баттеруорта или, возможно, с курортов Хуахина в Сиаме.

Так. А вот тут уже не обычная толпа пассажиров этого знаменитого экспресса. Немалый участок перрона как будто окружен невидимой оградой. Она живая — много одинаковых на вид мужчин с серьезными лицами. Инспектор Робинс неторопливо курсирует между ними, бросая короткие фразы то одному, то другому. Тут Робинса вежливо оттесняет другой британец, с военной выправкой — по виду сингапурец — и начинает распоряжаться на перроне сам.

Меня ведут в поезд, проверив билеты, подняв брови и сверившись на всякий случай с очередным военного вида мужчиной. Тот кивает. Я оказываюсь внутри абсолютно пустого вагона (красное дерево и начищенная бронза). Меня эскортируют по тесному коридору дальше, в похожий на библиотеку обеденный вагон — низкие потолки, белый крахмал скатертей, украшенные по центру сафьяном стенные панели темного дерева, лампы с абажурами на столах (сейчас погашенные), вентиляторы под потолком.

Обеденный вагон пуст, не считая двоих. Темноликого индийца в темном же костюме со стоячим воротничком, замершего на фоне деревянной стенной панели — его выдают только блестки света на скулах. И того, кого мне все это время так нехватало. Он, задумавшись на мгновение, сидит за столом, глядя в окно — туда, где вдруг дернулись и поплыли в нашу сторону серые с черными потеками каменные опоры моста, держащие тяжелые ажурные полуарки чугуна.

Сейчас этот маленький город беззвучно отодвинется вправо, уплывут возвышенности Даман-сара и сразу же за ними начнутся кудрявые холмы джунглей до самого горизонта.

Человек поворачивает ко мне голову, легко встает и страдальчески поднимает брови, сморщив этим движением лоб.

Это означает, что он рад меня видеть.

— Наконец мы можем поговорить, дорогая госпожа де Соза.

— Вы называли меня, помнится, просто Амалией. Не предложите ли мне сигару, господин Эшенден? — осведомилась я. — Потому что если нет, то ее предложу я. Не «Табакальера Суматра», а «Ла флор де ла Изабела». Тоже манила, но еще более мягкая. Хотите?

— Сигара обычно означает победу, ну — в лучшем случае, успешно проведенный день, — заметил он своим необычно глубоким для такого хрупкого человека голосом. — А у нас с вами пока что нет ни того, ни даже другого, вы не находите?

Раздраженно я захлопнула портсигар и достала из сумочки сигарету — просто для того, чтобы он зажег ее для меня и этим позволил отыграть часть моего маленького поражения. Победы и правда пока что никакой не видно, но все же…

— Сразу о главном, — сказал он, снисходительно чиркая спичкой, — причем о главном для вас.

Он на мгновение снова отвернулся к окну, став похожим на парижскую горгулью — черный крючконосый силуэт на фоне стекла, за которым текли, как морские волны, зеленые холмы, заросшие гевеевыми деревьями.

— Вы, конечно, прочитали за это время мою книгу, первый том, и все уже поняли? — поинтересовался он.

Повисла пауза.

— Я надеюсь, что вы не сочли, что книга — это просто футляр для письма? — каким-то особым голосом сказал Эшенден.

Тут я поняла, что даже у самых сильных людей существуют свои, скажем так, особенности, и что есть вещи, которые упускать не стоит — но было уже поздно.

— Господин Эшенден, — начала объяснять я, — ваше письмо, и звонок вслед за этим, сдернули меня с места и отправили за пятьсот миль. Причем мгновенно. Вы не находите, что здесь не та ситуация, чтобы читать именно ваши рассказы? Я взяла с собой «Императора Америки» Сакса Ромера, если вас это интересует.