Так что по гамбургскому счету деятельность ЧК нельзя сравнивать ни с кем, кроме претендовавших на тот же статус постоянных спецслужб контрразведок белых армий, признававших до 1920 года верховного правителя России Александра Колчака в Сибири. После же 1920 года, со смертью Колчака и уходом за море армии Врангеля, конкурентов у ЧК в России на поле спецслужб не осталось.

Часто именно жестокостью белых контрразведок большевики и их защитники оправдывают свой «красный террор». Хотя в годы самой Гражданской войны, да и в 20 – 30-х годах первых десятилетий советской власти идеологи большевизма даже в такой защите не нуждались, по-простому объясняя «красный террор» необходимостью защиты революции и задачей истребления враждебных классов. Это уже позднее пришло некоторое отрезвление и понадобилось алиби в лице якобы столь же безжалостного белого террора, а на волне революционного энтузиазма можно было просто повторять выведенную еще трибуном революции Маяковским в его поэме «Владимир Ильич Ленин» незамысловатую формулу: «Плюнем в лицо той белой слякоти, сюсюкающей о зверствах ЧК!» Когда же настала возможность спора о равнозначности «красного» и «белого террора» на фактическом материале, адвокаты ЧК оказались в очень затруднительном положении, слишком уж очевидна была разница для противопоставления «белого террора» «красному».

Не углубляясь в долгий анализ фактов, легко заметить, насколько даже самые жесткие в плане методов работы контрразведки белых армий проигрывают количественно террору ЧК. И уж точно проигрывают в том плане, что никоим образом не ставили никакой «белый террор» на поток, идеологически его обосновывая, не истребляли систематически целые сословия, не расклеивали для запугивания населения длинных списков расстрелянных по улицам, не издавали журнал «Белый террор», да и много чего вообще не делали.

Недаром самые фанатичные из деятелей Белого движения именно этой «мягкотелостью» своих вождей типа либерала в погонах Деникина, как и отсутствием у своих «органов безопасности» жестокости, сопоставимой с чекистской на другой стороне фронта, объясняли поражение Белого движения в этой войне. Самые отчаянные из них еще в ходе той войны призывали товарищей по белому лагерю снять белые перчатки и противопоставить красным столь же свирепый террор в отношении всех большевиков и им сочувствующих. Одним из примеров таких призывов служит известный меморандум от 1921 года командира белой «Азиатской конной дивизии» барона Унгерна фон Штернберга. Хотя и написан он в мае 1921 года, когда Белое движение уже явно терпело поражение и сопротивлялось по окраинам России из последних сил, а сам Унгерн уже с остатками своей дивизии был выдавлен в Монголию. В приказе своим бойцам неистового барона Унгерна есть такие призывы: «Комиссаров уничтожать вместе с их семьями, все их имущество конфисковывать. Старые основы правосудия отменить, нет больше «правды и милости». Зло, пришедшее на Землю, чтобы уничтожить Божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей и преданных слуг красных учений не ставить преград. Продовольствие конфисковывать у тех жителей, у кого оно не взято красными, у бежавших от нас жителей брать продовольствие по мере надобности». Это самые радикальные предложения барона Унгерна в его приказе 1921 года, которые на практике в белом лагере никогда не применялись, в нем такие деятели, как Унгерн, остались в подавляющем меньшинстве. Хотя, если смотреть с красной точки зрения, ничего особенного барон не предлагает: «белый террор» и «белые продотряды» – у Советов все это было по приказу с самого верха из Москвы, а не по инициативе одиночек из комдивов на местах.

Хотя обвинения всех главных вождей белого лагеря в каком-то кадетском врожденном либерализме – это и не совсем бесспорные утверждения. Да, либеральный и флегматичный Деникин, не скрывавший своих кадетских воззрений в политике, может быть и не самый подходящий вождь для Белого дела, но ведь он вызвался там, где не рисковали взяться остальные. О Врангеле, Корнилове, Колчаке, Юдениче этого уже не скажешь, они не звери-садисты, но и не либералы, а люди достаточно твердые и способные на жесткие решения. Такие же отважившиеся на все, решившие с большевиками бороться по принципу «око за око», как атаман Семенов или барон Унгерн, они все же не из высшего руководства белых, а командиры из второго эшелона.

Политика «непредрешенничества» будущего устройства России до полной победы над большевиками, декларируемая официально Колчаком и Деникиным, – это не признак слабости, а крайняя и вынужденная мера, иначе белый лагерь погряз бы в политических сварах разных его течений окончательно и даже до 1920 года не дотянул бы. «Непредрешенничество», официально принятую Колчаком, Деникиным, Юденичем и другими вождями белого лагеря их доктрину, считают их слабостью и провалом, доказательством их размытости в политическом плане, их неспособности дать белым одну мощную идею наподобие «светлого царства социализма» на противоположной красной стороне.

По-моему, «непредрешенничество», объявленное еще основателями Добровольческой армии Алексеевым и Корниловым в 1917 году, а затем подхваченное после их смерти наследниками, – одно из немногих сильных оружий этого белого лагеря в политической сфере, один из наиболее удачных их ходов. Заявив, что нечего спорить о будущем устройстве России до победы над красными, заявив о созыве после этой победы Учредительного собрания из всех небольшевистских сил, Колчак и подчиненные ему белые генералы и дали ту единственную идею своим людям, какую вообще могли дать для их объединения. Только это «непредрешенничество» позволило на время объединить в белый лагерь многих от монархистов-романовцев до социалистов-эсеров, не дав окончательно всем разбрестись и перегрызться уже в 1918 году. И оно же позволило периодически договариваться то с поляками, то с финнами, то с украинскими петлюровцами, ведь «непредрешенничество» уже фактически отменяло закостеневший и вчерашний лозунг о неделимой бывшей Российской империи. Деникина за это «непредрешенничество» яростно ругали, называли «кадетом-социалистом» одни и «реакционером-монархистом» другие, а у него практически не было иного выбора. Только благодаря этому на пару лет белый лагерь сумел сплотиться и добиться некоторых временных побед, иногда почти всему вопреки.

Деникин твердил в Гражданскую войну критикам: «Объяви мы сейчас какую-то одну платформу, наша Добровольческая армия прямо сегодня разойдется по фракциям, а те начнут воевать друг с другом». И он опять заявлял свое кредо: «Допустимы в наши ряды все, кроме изуверов справа и слева». При многих его военных и политических неудачах здесь он был тверд, и это невозможно поставить ему в вину. Благодаря этому временному маневру с «непредрешенничеством» среди белого лагеря временно смогли ужиться все активные антибольшевистские течения: монархисты всех оттенков, кадеты, октябристы, эсеры левые и правые, социалисты с самой размытой платформой, разного рода националисты, даже натуральные анархисты там попадались и бродили среди лощеных офицеров старой гвардии. Благодаря этому лозунгу и этой идее в белом лагере была относительная свобода слова, где одновременно с воззваниями могли выступать легенда русских социалистов Савинков и националист-черносотенец Пуришкевич, консервативный монархист генерал Келлер и революционный матросик-эсер Баткин.