Генерал-майор был убит выстрелом в голову, хотя, как выяснилось, никто из часовых не стрелял. Освобожденный Цаголов высказал предположение, что в засаде сидел снайпер…

Около семи утра Цаголова привезли в республиканскую прокуратуру. Сегодня он был разбужен донесшимся снаружи выстрелом и сразу догадался о предстоящем освобождении. Тем более что это совпадало с его расчетами. Он даже попытался привести свою внешность в порядок, но все равно был не похож сам на себя — небритый, растрепанный, в мятой одежде, то есть имел такой вид, какой обычно терпеть не мог. Однако сейчас Эдуард Бесланович, сообразуясь с обстановкой, старался не зацикливаться на своем ужасающем внешнем виде. Подобно всякому человеку, выкрутившемуся из тяжелой ситуации, он был нервически возбужден. Сразу позвонил жене, успокоил, попросил ее обзвонить всех знакомых. Потом принялся рассказывать следователям о каких-то деталях своего пребывания в заточении, иной раз со смешками, будто речь шла о ком-то постороннем. Сделал это все коротко, а уж потом Докучаев и Турецкий обстоятельно поведали министру о страшных событиях, произошедших за это время в республике. Эдуард Бесланович с каждой минутой мрачнел, хмурился. От былого оживления не осталось и следа.

— Прямо не знаешь, за что хвататься в первую очередь, — сказал он со вздохом.

Позвонил своему заместителю, тот доложил о том, как идут поиски пособников боевиков в городе, посетовал на нехватку людей. Закончив телефонный разговор, Цаголов еще раз поблагодарил своих спасителей и сказал:

— С вашего позволения, я ненадолго съезжу домой, приведу себя к виду, удобному для логарифмирования, и сразу рвану в министерство.

— Если можно, я подойду к вам обсудить новые важные подробности, — сказал Турецкий. — Мы тут работали в контакте с капитаном Захариным, на редкость толковый человек, въедливый донельзя. Он так основательно копает, пугая тем самым преступников, что на него уже совершено два покушения.

— Да, дела. — Цаголов почесал затылок. — Мне он тоже очень понравился, за таких людей нужно держаться. Надеюсь, капитан не из робкого десятка. Будет досадно, если он покинет нас. Чем он сейчас занимался кроме дела «Альянса».

— Именно им. Оказалось, там есть выход на лагерь чеченских беженцев, а также на таинственного назрановца, который занимался вербовкой местных боевиков. Все в высшей степени подозрительно.

— Ладно, потом вместе расскажете. Меня еще беспокоит, что возле дома этого Руставела Султанова, лейтенанта из ФСБ, не поставили охрану.

Александра Борисовича самого это волновало, но ссылаться на объективные причины не стал, а перевел разговор на другую тему, сообщив о том, что информатором является его референт Скобеев.

— Он либо недавно этим занимается, либо работает на какого-то одного человека, — сказал Цаголов. — Во всяком случае, особой утечки информации мы не замечали. Он арестован?

— Захарин выяснил это вчера поздно вечером. В такое время было бессмысленно брать его.

— Телефон-то на «прослушку» нужно было поставить.

— Тут капитан был предусмотрителен, не забыл. Что же касается задержания, то собирался сделать это утром. Теперь же, я думаю, можно слегка изменить план. По телефону ему звонить никто не станет, вероятно, там уже поняли, что Скобеев разоблачен. Чтобы не терять такого ценного для себя человека, террористы — будем называть их так — захотят его предупредить по пути на работу. Его режим им наверняка известен. Поэтому я хотел попросить вас, чтобы вы, пользуясь своим возвращением, вызвали Скобеева пораньше и держали при себе весь день. И еще, — добавил Александр Борисович, протягивая генералу сложенный вчетверо лист бумаги, — вчера я взял у Любови Ивановны страховой полис вашей машины, обещал ей вернуть. Вы уж не сочтите за труд — передайте, пожалуйста. Мне он больше не нужен.

Когда рано утром главному врачу наркологического диспансера позвонил домой некто Семеренко из ФСБ, Осман Рашидович едва не задохнулся — такой острый приступ ненависти охватил его. Разумеется, не к этому предельно вежливому старшему лейтенанту, с которым разговаривал впервые в жизни. Он разгневался на Хустанбекова. Как же быстро тот умудрился подвести его под монастырь. Вчера вечером получил справку про состоявшего на учете Круликовского, а уже сейчас главврача вызывают в вотчину генерал-майора. Вряд ли это случайное совпадение. Ведь у него были дружеские отношения с Сергеем Владиславовичем, и, если бы речь шла просто о какой-нибудь помощи, собеседник мог сослаться на своего босса. Он же разговаривает с ним совершенно официально, сухо, обычно так обращаются к людям, которых можно уличить в каких-либо прегрешениях. Их у Османа Рашидовича до этой пресловутой справки отродясь не было. Кажется, попадись медику сейчас бывший первый секретарь горкома, сбивший человека с пути истинного, растерзал бы его своими руками, несмотря на данную при вхождении в профессиональную жизнь клятву Гиппократа исцелять людей.

Находясь во взвинченном состоянии, Резоев плохо соображал, о чем ему говорит собеседник. Между тем старший лейтенант почувствовал, что в данный момент главный врач чем-то недоволен. «Наверное, после разгрома диспансера у него забот по горло», — подумал Семеренко. Чтобы не отрывать врача от дел, он сказал, что готов сам заехать к нему в диспансер. От подобного предложения Резоев с некоторой поспешностью отказался — не хватало еще, чтобы его арестовали на глазах сотрудников. Нет уж, заедет он сам, причем постарается сделать это как можно раньше, прямо до работы. Иначе ляжет камнем на душе проклятая неизвестность и станет все из рук валиться. Только и будешь думать, зачем тебя вызывают в страшное ведомство.

В действительности картина оказалась куда как безобиднее, чем она представлялась Осману Рашидовичу. Семеренко предупреждал по телефону, что хочет поговорить про пожар в диспансере, но тогда взволнованный Осман Рашидович пропустил его слова мимо ушей. Теперь же, когда старший лейтенант подробно изложил свою просьбу, главный врач успокоился.

— Многие жители окрестных домов были свидетелями разгрома вашего диспансера, — сказал Семеренко. — Из их показаний составилась общая картина происходящего. В основном там бесновались молодые люди.

— Наркомания вообще молодежная проблема, — вставил Резоев. Он сказал это, по возможности, осторожно. А вдруг сейчас из стола будет извлечена подписанная им справка по поводу состоящего на учете отнюдь не молодого Круликовского. Но нет — старший лейтенант как в ни в чем не бывало продолжал говорить:

— Есть даже более точные возрастные границы. Это были люди от двадцати пяти до тридцати лет. Логично предположить, что инициаторами разгрома диспансера стали те, которые состоят в нем на учете. Поэтому мы хотели спросить вас: кого из мужчин такого возраста вы могли бы включить в число подозреваемых? Кто из пациентов проявлял особенно бурное недовольство, возможно, угрожал, лез в драку или что-нибудь в таком роде.

Стало ясно, что его вызвали не из-за злополучной справки, и у Резоева отлегло от сердца. Он был готов простить потрепавшего ему нервы Хустанбекова и почувствовал такую благодарность к этому фээсбэшнику, который невольно освободил его от навалившегося страха, что воодушевленно рассказал ему про свою «обкуренную» и «обдолбанную» паству.