…Охотились на горбоносых сайгаков до Прогона по-разному. Способов много. Можно законно оформить лицензию и терпеливо выслеживать осторожных животных в бинокль, ползком приближаясь к пасущимся. Можно устроить засидку на водопое — опять же при наличии лицензии. Или можно плюнуть на лицензию вкупе с правилами охоты — и добывать мясо ночью, с машины — ослепить мощным прожектором и расстреливать в упор. Если количество потребного мяса измеряется тоннами, можно использовать вертолеты и засады с автоматическим оружием там, где пути массовых миграций пересекаются с реками…

Можно все.

Но неспортивно как-то — считали парни с Девятки. Надо — вот так, с мотоцикла: ветер в лицо, степь несется навстречу, а сайга — от тебя, но где ей тягаться с ревущим мотором: короткий удар клинком по поджилкам — и за следующей, пока кровь кипит погоней, пока сердце бьется в азартном ритме: догони — убей! догони — убей! догони — убей!

Этим способом охотились до Прогона многие офицерские сыновья старшего школьного возраста — сейчас такая возможность осталась лишь у Олега Звягинцева и его приятелей. Сына нового начальника Отдела за периметр выпускали…

…Сделанный из рессоры клинок Марусика круто загибался вверх — и для обездвиживающего удара по ногам годился мало. Таким удобно бить снизу — в брюхо или пах.

— А чего? — сказал Марусик. — Отпадно же — она скачет, а кишки следом — все длиннее и длиннее… Опять же потрошить легче. И удара по мослам нет, равновесие не собьешь. Мягонько в брюхо входит, как хер навазелиненный… — Марусик хихикнул.

Череп сплюнул. Его коробила сублимация половых влечений прыщавого Марусика — на кровь и кишки. Хотя шестнадцатилетний Череп тоже поневоле оставался девственником. Свободных ровесниц на Девятке не найти днем с огнем, а у ищущих развлечений женщин постарше имелся достаточно богатый выбор, чтобы обращать внимания на проблемного подростка Вовку-Черепа… Олег Звягинцев, впрочем, вынужденным воздержанием не томился. Прямые и широкие дороги открываются сынкам начальственных родителей не только в карьерных делах…

— Поехали, — коротко скомандовал Звягинцев-младший. И они поехали — с ревом понеслись в степь…

В степи что-то было не так. Опять — ни одной сайги. Они два часа бесплодно рыскали по холмистой равнине в нескольких километрах от городка, где дичь просто обязана пастись, отъедаясь перед ночным переходом. Но, похоже, маршруты сайгаков изменились, бесчисленные стада шли стороной. Хотя Олег вслух подозревал, что виноваты во всем проклятые степняки — устроили облавную охоту и отогнали копытных от Девятки.

Но совсем без дичи они не остались…

— Мочалка… — выдохнул Марусик, когда они вскарабкались без мотоциклов на очередной холм — в очередной раз бесплодно оглядеть окрестности. — Бля буду, девка…

Женька Кремер впервые после путча вышла за пределы Девятки — искупаться.

Эту неделю она пропустила не по своей вине — охранявшие периметр бдительность удесятерили. На вышках никаких черпаков — парни из Отдела и старослужащие. По двое в каждой кабине — в стальных шлемах, с пулеметами, с тревожной кнопкой под рукой. Женьку не то что за периметр — к запретке не подпускали.

Но время шло, вернее, тягуче ползло — только так и движется оно в раскаленной железной коробке. Никто не нападал. Тревожное ожидание дозорных сменилось беспросветной тоской. А Женька была девчонкой обаятельной… И — красивой… Короче, сегодня ее пропустили.

Она помахала стоявшим на вышке ребятам с вершины невысокого холма — и через пять минут пришла на «партизанку». Стянула через голову белое платье, под которым вновь ничего не оказалось. Легла на плитняк — полого уходящий в озеро, гладко вылизанный волнами. И закрыла глаза.

Внимательных взглядов, направленных на нее из укрытия, Женька не почувствовала. И никакого движения не услышала — подкрадывались к ней совершенно бесшумно…

Холодные руки схватили ее неожиданно и цепко. Рот зажала ладонь — тоже холодная.

Сексуально-озабоченный Марусик не ошибся — один из трех молодых кочевников действительно оказался девушкой. И эта троица занималась охотой. В степи, собственно, есть лишь три занятия: пасти скот, воевать да охотиться… Добывали не сайгаков — тарбаганов. Луки — короткие, отнюдь не боевые, больше похожие на слаженную из первой попавшейся ветки детскую игрушку. Стрелы — тоненькие, с наконечниками из расколотой кости. Но два парнишки и боевая девица владели нехитрым оружием мастерски — стрела пришпиливала высунувшегося из норы зверька к рыхлому холмику сурчины — и тут же, пока не выдернул, не сломал, не юркнул обратно — подскакивали и добивали ножом. Было юным охотникам лет по четырнадцать…

— Мочалка… — в тоне мигом забывшего про сайгаков Марусика звучало восхищение подарком судьбы. — Берем, а? Кантуем поперек и на моцах отрываемся…

— Мир же вроде с ними… — сказал Череп.

— Не туфти, — огрызнулся Марусик. — Мир не мир, а скот они друг у дружки всю дорогу конкретно …дят. И телок — тоже.

Он хихикнул. Смех был высокий, неприятный.

Звягинцев-младший молчал. Ему пришла в голову другая мысль. Мир нарушен не будет — если некому станет жаловаться хану…

Любого, знакомого с жизнью Степи, мог насторожить простой факт: юные степняки были пешими. И кони поблизости не виднелись. А кочевники пешком ходить не любят, даже когда ходьбы минут на десять…

Череп и его приятели не обратили на это внимания.

Женька дралась яростно, как детеныш хищника, неосторожно схваченный голыми руками. Но — впустую. Руки — две? три? четыре? пары рук — надежно сковывали движения. Широченная ладонь закрывала лицо — не крикнуть, не вдохнуть. Даже не увидеть, кто напал на нее.

Она раскрыла рот как можно шире — и стиснула зубы на ребре этой ладони, чувствуя, как они входят глубже, еще глубже. Кость затрещала — казалось, где-то в глубине ее черепа.

Ладонь просто обязана была отдернуться, Женька приготовилась заорать так, чтобы ее услышали, чтобы обязательно услышали ребята на вышках — и этот крик уже начал путь наружу…

Ладонь не отдернулась. Крик умер внутри. Рот наполнился чем-то мерзким — холодным и затхлым. Ее тащили куда-то, оторвав от земли — она не видела, куда. Дыхания не хватало. Странная тишина вокруг пугала больше ругани и угроз. Единственным звуком стал грохот крови в ушах. Она снова впилась в ладонь, последним отчаянным усилием. Что-то треснуло и сломалось — не то кость, не то ее зубы. Ладонь осталась на месте.

Потом что-то случилось — потому что изменилось все. Вернулись звуки — хлесткий мощный удар, треск, что-то падает, что-то шипит, громко, очень громко, словно водопад обрушился в раскаленное жерло вулкана. Руки, вцепившиеся в Женьку, ослабли, и их стало меньше, значительно меньше — она рванулась, напрягая каждую мышцу запредельным усилием — и вырвалась.