— И много вас тут — лихих да вольных?

— Да не очень… Переписей, понятно, никто не ведет. Но семей полтораста, самое большее двести — на все предгорье…

— И никто вас до сих пор не прихлопнул? Тот же Нурали-хан? Земля эта ему бы не помешала…

— Не суются… Боятся. Не нас, соседей наших. Купцы и те почти не бывают, если чего добыть надо — сами в степь ходим, к тропам караванным. Но там уж покупаем бесплатно, понятное дело…

— И кто у вас соседи? Такие грозные?

— Известно, кто… Онгоны.

Эту фразу Андрей произнес равнодушно. Словно говорил не о мифических духах войны, а о вполне реальных, околица к околице, соседях. След нашелся.

Очень горячий след.

— Сам я их не видел, не довелось, — сказал Курильский. — Но слухи ходят. И конкретные, с подробностями. Но онгонам до сугаанчаров, по большому счету, дела нет. Мы их не трогаем, они — нас. Даже вроде как помогаем друг другу — мы им тылы прикрываем, чтоб кто любопытный зря по горам не шлялся. А они… Ну, если кто, говорят, с войском сунется — то онгоны странные дела с ними делают. Вроде как люди с ума сходят, убивать друг друга начинают…

Гамаюн посмотрел на лежащую рядом сферу. Пока вроде попыток пси-атак не замечено. Пока. Но не пришлось бы вскоре и спать в сферах.

Андрей продолжил:

— А вот с глинолицыми столкнуться пришлось. Это… не знаю… говорят, души убитых воинов… Онгонам служат. Да только не похожи что-то на души. Дело как было: не так давно с Оджулаем — ну, которого вы с беркутом-то встретили — с гор возвращались. И, редкий случай, заплутали. Хотели срезать, ну и… Короче — ущелье узенькое, скорей расселина. Навстречу — люди. Мы в сторону, затаиться — а где там спрячешься, все на виду… Но залегли за камешки какие-то. Идут. Молча. Колонной. Гляжу — наши! Человек тридцать… В камуфляже, без оружия почему-то… Вскочил, к ним — идут, внимания не обращают, как мимо пустого места. У многих — форма пробита, кровища запекшаяся… И идут — живые так не ходят… ну, вот… тормознуто как-то шлепают, как роботы в старых фильмах… Лица у всех — ну прямо как вот глиной синеватой обмазаны, сырой, лоснящейся. Так мимо и прошли, расхотелось их останавливать. Ушли. Тут-то мы с Оджулаем и доперли, куда нас занесло — дорога к Пещере Мертвых… Ну и рванули оттуда по-быстрому, пока и нам рожи глиной не замазали…

— Что за пещера? — спросил Гамаюн.

— Есть тут такая, сугаанчары мертвых своих там хоронят — приносят и складывают. И вроде костей да трупов должно навалом быть — ан нет. Каждый новый раз — чисто… Сдается мне, не только души-то онгонам нужны, не только…

Мертвые… Опять мертвые. Мертвые степняки с вырезанного кочевья — воскресшие и добивавшие своих. Мертвый прапорщик — застреливший жену с любовником. И три десятка мертвых бойцов, шагающих к владениям онгонов.

— Когда это случилось? День вспомнить можешь?

Курильский пошевелил губами, позагибал пальцы, перекинулся с Оджулаем парой быстрых фраз — язык отличался от наречия адамаров и Гамаюн разобрал лишь упоминавшиеся луны и восходы.

— Две недели. Завтра четырнадцать дней будет, — подвел Андрей итог своим вычислениям.

Ровно через три дня после резни на Постах, подумал Гамаюн. Если идти через степь пешком — примерно так и получится. Только идти надо трое суток подряд — без сна и отдыха.

— Проводишь к той пещере? — спросил подполковник.

— Н-н-нет, командир… Что-то в эти заморочки с духами лезть не хочется… И кто другой едва ли согласится. Туда без дела — без мертвых — ходить не принято…

Гамаюн смотрел на него молча, без всякого выражения — и Курильскому стало не по себе. Что стоит Карахару в темпе обеспечить пару-тройку покойников? Слухи о жестоких зимних рейдах докатились и до сугаанчаров… Андрей торопливо сказал то, что не собирался говорить:

— Могу карту набросать, дорога несложная, легко доберетесь… Только ничего вы там не найдете. Пещерка махонькая, ходов вглубь никаких… Думаю, куда-то в другое место мертвых онгоны тащат… Но карту нарисую, прямо сейчас…

— Рисовать не надо, карта есть. Достаточно подробная. Дорог, мостов и прочего сейчас нет — но рельеф тот же. Покажешь пещеру и все пути подхода.

Подполковник достал карту-километровку, но ничего показать Андрей не успел. Гамаюна позвали к рации. На связь вышел Пак.

Слышимость оказалось паршивой — голос Пака то появлялся, то тонул в помехах. Но главное Гамаюн разобрал.

Что-то Сергей раскопал важное, и надеется раскопать еще, на словах объяснять трудно и долго… Сейчас он километрах в ста от них — и выслал хайдара с материалами для подполковника. Точка рандеву — скала Верблюжья Голова — место характерное, ошибиться и не встретиться невозможно… Почему Кулай не может подъехать сам, Гамаюн не расслышал…

Передачу обрезало на полуслове — остались одни помехи. Гамаюн возился с рацией почти полчаса — Пак в эфир не вернулся.

Но еще одну новость он сообщить успел.

Ак-кончары перешли границу владений Нурали-хана. В степи назревала большая война.

Неширокое ущелье. Черный провал в скале — то, что сугаанчары зовут Пещерой Мертвецов.

Здесь кипит работа. Ее освещают лишь звезды — но работающие не нуждаются в свете. Тени копошатся на скале, нависшей над ущельем. Тени людей. Ни звука, ни слова не раздается — но работа идет быстро и слаженно.

Одна тень срывается вниз — тоже беззвучно. Первый звук — шлепок, мягкий и хрусткий одновременно. Изломанная фигура на камнях — рваный халат кочевника из дальних дунганских степей, с правым запахом. Вместо лица — бесформенная глинистая маска. Конечности подергиваются.

Человек, стоящий на дне ущелья, подходит. Почти не сгибаясь, касается рукой головы упавшего. На руке восемь пальцев — они быстро ощупывают какие-то точки, два пальца погружаются в глазницы, глубоко. Все бесполезно — глинолицый больше не встанет. Срок его службы пришел к концу, и падение тому не причина — лишь следствие…

…Через несколько минут серия почти одновременных взрывов сотрясает горы. Глыбы рушатся вниз. Погребают дунганца. Ущелье перекрыто от края до края. Тропы больше нет. Нет провала в скале.

Пещера Мертвых замурована.

— Опять всю степь сайгачьими кишками загадишь, — сказал Олег Звягинцев, не скрывая легкого презрения. — Распрямил бы лезвие, что ли…

Марусик не ответил, тщательно шнуруя ботинок — огромный, тяжелый, похожий на горнолыжный. Надевались такие лишь на правую ногу — на левых у троицы мотоохотников были обычные кроссовки. В подошвы странной обуви намертво заделывались клинки, выступающие на полметра дальше носка. Они и служили орудиями охоты…