– Скажи им, что мы не пойдем в полицию! – Ивальд тревожно смотрел Наде не в глаза, а ниже. Наверное, на нож, но ей было не до тонкостей. Защитный рефлекс включил мозг, и Надежда боялась в этот момент только одного, что их сейчас обоих зарежут, чтобы не оставлять свидетелей.

Тот, что стоял рядом с австрийцем, подобрал бумажник, подбросил на ладони ключи и лениво бросил:

– Вали отсюда, немчура, а девка с нами прокатится.

«Подростки, – пронеслось в голове у Нади. – Либо наркоманы, либо просто идиоты. С ними бесполезно пытаться договориться. Угнать машину в центре города, да еще захватить с собой заложницу могут только полные отморозки». Ее затошнило от ужаса и безысходности. Рельке ничего не понял, а переводчица была не в форме. Немецкая речь полностью выветрилась из девичьей памяти вместе с русской. Сейчас они пихнут ее в машину и уедут. И звонок ее правильного законопослушного возлюбленного в милицию уже ничего не исправит.

– Давай, кобыла, шевелись. Немец-то спекся, – заржал шепелявый и, убрав нож, толкнул Надю к уже открытой машине. То, что произошло дальше, было похоже на плохо снятый боевик, где главный герой старательно пародировал Джеки Чана. С визгом хряка, отправляющегося в последний путь на консервный завод, Ивальд рванул вперед, изображая руками и ногами нечто феерическое. Стиль Сумасшедшего Паука или Пьяного Жирафа. А может быть, даже попытка повторить коронные па Николая Цискаридзе. Никакой драки не получилось. Каратисту-самоучке не удалось потрясти соперников незнакомым стилем. Забыв про Надю, парни уронили Рельке на асфальт и начали воодушевленно мутузить. Тут-то и подъехала милиция, вызванная бдительной бабулькой с первого этажа.

Медицинская помощь Ивальду не понадобилась, и около четырех часов утра их отпустили домой. Потрясенная Надя лязгала зубами и молчала. Поцарапанная шея саднила, в ушах шумело, а тошнота так и не прошла. Ивальд тоже отрешенно молчал, только в самом начале пути поинтересовавшись, «чем так странно пахнет в полицейской машине».

Кое-как приняв душ, они повалились в кровать, но заснуть не получалось.

– Ивальд?

– Да, любимая.

Надя приподнялась на локте, пытаясь разглядеть его в темноте:

– Почему ты это сделал?

Он молчал. Даже тишина вокруг пропиталась его удивлением.

– Я все сделал правильно.

– Замолчи! – выкрикнула Надежда. – Ты что, не понимаешь, о чем я? Они же могли тебя убить! Почему ты не убежал?! Мне надо знать! Ты, такой правильный, такой рациональный, такой… такой…

– Да. Я рациональный. И этим горжусь. Не кричи, пожалуйста. К нам сейчас придут соседи. Или вызовут полицию. Я больше не хочу общаться с полицией, с меня довольно на первый раз. Я отдал портмоне, потому что там было мало денег, а кредитки мы бы сразу заблокировали. Машина застрахована, поэтому мы ничего не теряли. А если бы они уехали с телефоном, то их легко можно было бы вычислить. Я узнавал, когда покупал аппарат. Это дорогая модель.

– Перестань! Ты же прекрасно все понял! Зачем ты полез драться, если не умеешь?! – взвизгнула Надя. У нее начиналась истерика, и остановить ее не было никакой возможности. – Ты же не умеешь драться вообще! Что ты там такое вытворял? Ты скакал, как козел, и визжал! Что это было?

– Психологический прием, – обиженно проворчал Ивальд.

– Они могли тебя убить. Совсем убить. И я никогда не смогла бы больше на тебя орать. И жаловаться Вике!..

– Ты жаловалась на меня?

– …и смеяться над тобой тоже никогда больше не смогла бы! И злиться, и пить твой коктейль! Твой отвратительный коктейль! Я сто раз говорила, что ненавижу грейпфрутовый сок! А ты его туда каждый раз льешь! Ты безответственный тупой мужик, который не умеет даже драться! Тебя что, не отдавали в детстве на борьбу? Или хотя бы не били во дворе? Они пинали тебя, как мешок с песком! Как бы я жила, если бы тебя убили? Как?

Она задохнулась от злости и замолчала, вцепившись зубами в одеяло. Слезы смешивались с ужасом и тонули в тихом вое, рвущемся даже не из сердца, а откуда-то из желудка.

– У меня были друзья из приличных семей. Почему меня должны были бить или отдавать на борьбу? В цивилизованном обществе этот опыт не нужен, – поучительно-оскорбленным тоном провещал Ивальд и вдруг осекся: – Ты что, плачешь?

Он провел ладонью по Надиному лицу и притянул ее к себе.

– Никогда. Больше. Не смей. Так делать. Мне без тебя нельзя. – Она давилась словами, вцепившись в Ивальда и вытирая нос о его пижаму. Наверное, это было объяснение в любви, но ничего красивого и романтического в нем не было. И осознание того, что она его любит, тоже было наполнено ужасом. Когда Ивальд принес воду, Надя едва не откусила край стакана. Любить – это страшно, это огромная ответственность, и потерять любимого человека нельзя, потому что теряешь себя, и жить после этого уже невозможно. Легко жить только тогда, когда судьбе нечего у тебя отнять.

– Мужик, который не умеет драться. Это дикость. Это просто нонсенс! Ты кроме шахмат в детстве во что-нибудь играл? Что я несу… Прости, прости меня…

Надежда закрыла лицо руками, пытаясь унять дрожь. Ей было неловко за истерику, за свое нелепое признание, за то, что вдруг стало так ясно, так очевидно – вот оно, счастье. Сидит рядом, такое побитое, недоумевающее и родное. Он все понял, давно, еще раньше, чем она. Просто не умел или не хотел говорить красиво. Такой правильный, такой рассудительный и такой неожиданно непредсказуемый.

Тишина давила на нервы и, казалось, вот-вот могла порвать их.

«Я сейчас. Я сейчас соберусь и скажу ему. Пусть я буду первая, зато он ответит. Как тяжело. Невозможно тяжело сказать это простое «люблю». Всего лишь слово, ерунда, атрибутика, но мне надо. Я не могу без этого…»

Ивальд шевельнулся:

– Надьюша…

Надя замерла, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть этот момент. Наверное, самый главный в жизни. Ради которого человек рождается на свет, живет, мучается. Момент истины, когда в одном слове сливается все, сплетаются судьбы, хрупким хрусталем разбиваются тревоги и сомнения…

– Да, я не умею драться. – Ивальд взял ее за руку и осторожно поцеловал. – Я не ходил в детстве на борьбу. Я не приспособлен к вашей жизни. Я должен тебе признаться. Ты для меня… Нет, не так. Я думал, что никому и никогда этого не скажу. Но ты…

Надя стиснула его руку, словно пытаясь побыстрее выжать заветное, долгожданное и такое волшебное признание.

– Мужчина должен быть рыцарем. Я знаю, женщины любят сильных, а я не такой. Я в детстве мечтал стать музыкантом. И у меня даже есть флейта. Я очень давно не играл, она спрятана. – Ивальд выдержал торжественную паузу и прошептал: – Хочешь, я сыграю для тебя? Только никому не говори, пожалуйста.

Беззвучно хохоча, Надя натянула на голову одеяло. Нельзя было смеяться, потому что ей только что поведали самую сокровенную тайну, но и удержать хохот не было сил.