Веселка повернулась туда, где должен был остаться Убор. Над прибрежным холмом и правда поднимались столбики дыма и быстро таяли на ветру. И у Веселки отлегло от сердца. От облегчения ей даже стало жарко. Вот глупая! И с чего она взяла, что тут никого нет – только зря себя напугала! Но… все-таки, почему же осень?

Воздух был прозрачен, легок, холоден, и Веселке чудилась в нем какая-то смутная тревога. Это не было предчувствием опасности, просто она откуда-то знала, что здесь ей совсем не место, что она попала сюда случайно и ей надо как можно скорее отсюда уходить.

Собравшись с силами, Веселка поднялась на ноги с толстого, жестковатого ковра бурых листьев, нападавших с дуба, и встала, для надежности опираясь плечом о ствол в крупных жестких трещинах. Она приглаживала волосы, пыталась засунуть обратно в косу выбившиеся прядки, чтобы не лезли к лицу, и все медлила, все не решалась оторваться от ствола, точно дуб мог защитить ее от той невыраженной опасности, которая мерещилась ей в самом здешнем воздухе, в хмуроватом, тусклом, низко опущенном небе. Суровым дыханием холода веяло на нее от серых, многослойных, непробиваемых, как крепостная стена, облаков. Крепость Зимерзлы, ледяными ключами замкнувшей свет и тепло… Веселка содрогнулась – ее саму удивило, как сильно от одной мысли о тех ледяных ключах холод пронизал ее всю, до самой мелкой жилочки. Она опять изменилась: здесь, в этом осеннем мире, она стала такой легкой и прозрачной, что ее, как облачко, пронимал насквозь самый слабый ветерок. Даже ноги ее как-то нетвердо стояли на этой холодной земле. Мучило ощущение неуюта, неуместности, ненадежности своего существования здесь. Здесь правили не ее боги.

Зимерзла… Поля Зимерзлы… Веселка вздрогнула от вдруг пришедшей мысли и теснее прижалась к дубу. Она побывала во владениях Зимерзлы, а теперь… теперь она попала в Надвечный мир, туда, где властвует угрюмый, мрачный Троян, запирающий тепло, гасящий солнце. Вот отчего все здесь кажется иным!

Веселка хорошо помнила все произошедшее и понимала, что Моровая Девка в последний миг сумела как-то потянуть ее с собой, но сила ее быстро кончилась, и Веселка попала туда, куда ни сама она, ни Моровая Девка ее забросить не желали. Но теперь с ней нет Громобоя, который знал, куда идти. Она должна сама искать дорогу. От этой мысли стало еще неприятнее: Веселка ощутила себя совершенно беспомощной и не способной о себе позаботиться. Куда здесь идти? Где тут избушка Мудравы, которая вернет ее назад?

Еще раз оглядевшись, Веселка заметила странную и неприятную особенность этого места: земля, река и деревья были хорошо видны шагов на пятьдесят, а дальше все бледнело и терялось в густом сером тумане. Но настоящий туман здесь был ни при чем. Внутреннее чувство подсказывало Веселке, в чем тут дело. В этом мире для нее не будет дорог, пока она не поймет, куда ей нужно идти. Чтобы появилась дорога, у нее должна быть цель. Как там, в Полях Зимерзлы: как только они сдвинулись с места и пошли, на краю снеговой равнины показался лесок…

Если бы Громобой был здесь, она спросила бы у него, куда идти. Но Громобоя не было, и Веселка задала ему этот вопрос мысленно. Она уже видела его небрежно-снисходительную ухмылку: кто из нас, дескать, медведь неученый? – как вместо него ей вдруг ответил совсем другой голос, женский. «Чаша Годового Круга разбилась и по всему Надвечному миру осколки рассеяла… И другие найдешь – прибирай… – зашептал кто-то невидимый, напоминая о чем-то важном. – Может быть, еще и соберете Чашу… Попадешь в осень – там осколки осени найдешь…»

Веселка сунула руку под шубу и нашарила висящий на шее кожаный мешочек. Осколки зимы она взяла с собой и теперь была рада, что ее сокровище при ней. При мысли об осколках Чаши Веселка почувствовала себя увереннее. Всегда успокоишься, если поймешь, что тебе делать. Она даже приободрилась: все получилось к лучшему, Моровая Девка против воли помогла ей, забросила туда, куда ей и надо было попасть.

Теперь Веселка знала, что ей здесь нужно, и туман на глазах редел. Между деревьями обозначилась тропинка. Может быть, она ведет к другой избушке на пеньках?

Веселка оторвалась от ствола, подняла один из гладких светло-коричневых желудей, в изобилии лежавших в листве под ветвями, и сжала его в руке. Из такого же желудя вырос когда-то тот дуб, на котором держится мир, и в твердости блестящей скорлупы был залог безопасности для зародышей и других будущих миров. Веселка уже смелее вышла из-под круга распростертых над землей ветвей и пошла к Убору.

По пути она не торопилась. Было страшновато: а вдруг она сейчас дойдет до знакомого холма и окажется, что города Убора там нет, что дым в небе ей померещился, что ей невесть сколько придется блуждать по этому осеннему миру, пока она найдет хоть кого-нибудь. Если вообще найдет.

На ходу оглядываясь, Веселка решила, что сейчас начало месяца листопада – это было видно по желтой, но еще густой листве, в изобилии шумевшей на ветвях, в уцелевшей кое-где травяной зелени. Как раз в это время в Прямичев начинали свозить вымоченный и обтрепанный лен, готовый для чесания и прядения. В это время начинаются женские посиделки, оживают избы-беседы, что стоят во всяком огнище или на всякой городской улице. Опять вспомнился Прямичев, вспомнились все привычные, связанные с осенью чувства: радость от песен и умеренных зимних игр вроде «колечка», скука от бесконечного сидения за прялкой… Даже пальцы заболели. И захотелось опять туда, в беседу Велесовой улицы, где тяжелые резные скамьи с прялками вдоль стен, и кованые светцы с лучинами, постукивание веретен по полу, и много, много лиц, блеска глаз, улыбок, лукавых, задорных, многозначительных взглядов… И Громобой, с притворно-равнодушным видом сидящий на любимом месте у двери… Все это было так близко, но казалось недостижимым, невозвратно прошедшим. Это был отзвук миновавшей, уже пережитой и сброшенной, как ненужная скорлупа, жизни.

Задумавшись, Веселка почти забыла, где она и что с ней, и вдруг остановилась – прямо перед ней, шагах в десяти, мелькнула какая-то яркая, белая вспышка света. Веселка вздрогнула от неожиданности и застыла на месте, прижав руку к бьющемуся сердцу. Замечталась, глупая!

Перед ней по привядшей траве неспешно прохаживалась уточка. Смешно переваливаясь с лапы на лапу, она то вроде бы брела к берегу реки, то останавливалась, то поворачивала назад. Уточка была совсем белой, и перья ее светились мягким белым светом, чуть-чуть золотистым. Веселка усиленно моргала, пытаясь понять, не мерещится ли ей удивительная птица. А уточка тем временем проковыляла к близкой опушке леса и там вспорхнула на камень.

Камень Веселка заметила только сейчас. Огромный, с двух быков, валун был странного серо-синеватого цвета. Взобравшись на самую макушку валуна, уточка устроилась там, подобрала лапки, втянула головку, точно нашла себе наконец хорошее место. Перья ее теперь засветились еще ярче, и Веселка только благодаря этому свечению заметила, что уже вечереет. Белое, золотистое сияние разливалось вокруг камня все шире, вот уже и сам валун начал светиться по краям тем же призрачным светом, и это было так красиво, что Веселка, как зачарованная, безотчетно подошла поближе.

Она медленно делала шаг за шагом, не сводя глаз с уточки, но так и не заметила, куда та подевалась. Валун продолжал светиться, Веселка подошла к нему вплотную и только тут заметила, что уточки на его макушке больше нет.