— Это покупатели ждут, пока мы тут закончим, — рассмеялся Сергей. — А Новый год будем уже в своем собственном доме справлять, вот увидишь.

— Твои бы слова да Богу в уши, — улыбнулась Катя. — Значит, через две недели?

— Через две и ни минутой позже!

Но так уж вышло, что ждать две недели им не пришлось, а всего лишь два дня. Потому что теща, теща…

А теща опять ничего не сказала, точнее — им не сказала, Кате и Сергею, но, когда они вечером вернулись пораньше, настелив в коридоре новый кусок линолеума, который должен был еще прижиться, присохнуть к полу, отчего в съемной квартире им целые сутки нечего было делать, — когда пришли и тихо, чтобы не шуметь, открыли входную дверь и оказались в коридоре, услышали, как из комнаты тещи раздается надрывная истерическая скороговорка, местами переходящая в шипение: мы ничего не продаем, нет, это неправильный телефон, что вы себе позволяете, нет, номер наш, но все равно нет, не давали мы никакого объявления, разбирайтесь как хотите и с кем хотите, нет и отродясь не было тут никакого Сергея, никакой Катерины!

Сергей сжал кулаки и стиснул зубы, и желваки заходили, а взгляд стал такой, какого Катя никогда еще у него не видела, потому на всякий случай схватила мужа за локоть и повисла на нем, чувствуя, что мышцы под пальцами сделались каменными, зашептала: «Только не трогай ее, ради бога, только не трогай!» А он и не собирался трогать, точнее — не собирался бить или учинять еще какое рукоприкладство, ему лишь хотелось всей пятерней взять тещину головенку с тощим пучком волос, подкрашенных хной, и сжимать, сжимать, сжимать — до тех пор, пока весь этот яд, всё это змеиное шипение из нее не выйдет и не останется нормальный человек, который сам пожил и должен дать жить другим. Но Катя висела на локте и не пускала в комнату тещи.

А потом теща с победным видом вышла в коридор, где застала зятя с дочерью — застывшую скульптурную группу, молча смотрящую прямо на нее — невинную и ничего такого не сказавшую, — и, растянув улыбку во всё крошечное лицо, еще почти не тронутое морщинами, елейно проворковала:

— Уже вернулись? Какие молодцы! Кушать будете? Я вам блинчиков…

Сергей со всей силы пнул обувную тумбочку, пробив в ее боку неровную дыру, легко освободил локоть, хоть Катя держалась за него как могла сильно, обеими руками, и не разуваясь ушел к себе, где с грохотом вывалил все из шкафа на пол и стал торопливо запихивать в чемодан, который был куплен в прошлом году для поездки на юг, куда так в итоге и не собрались по нехватке средств. А Катя стояла на прежнем месте, и со слезами смотрела на мать, и все шептала:

— Мама, зачем ты это делаешь? Зачем делаешь?!

Теща сначала напряженно молчала, но быстро пришла в себя и разразилась гневной тирадой, и опять Катя оказалась виновата — в том, что вышла замуж не за того человека, а за голь бесквартирную. А ей, теще, теперь что, в подворотню идти бомжевать? Не дождетесь! У нее здесь всё, всё: и соседи приличные, и магазины, и поликлиника; и молода еще — матери указывать, она, теща, пока еще тут хозяйка — не захочет разъезда, так его и не будет, пусть зарубит себе на носу! Ишь какая умная выискалась!!!

Никогда не понимала Катя, почему мама и ее многочисленные подруги послевоенного поколения употребляют слово «умный» в качестве ругательства, а когда хотят действительно похвалить человека, лепят уменьшительное «умненький». Она смотрела на кричащую тещу, долго смотрела. И оттого, быть может, что не моргала, слезы быстро высохли. Она улучила момент, когда теща возьмет небольшую дыхательную паузу между криком и криком, и очень спокойно сказала, что разъезд состоится в самые кратчайшие сроки, вне зависимости от желания или нежелания тещи, поскольку квартира приватизирована в трех равных долях — на тещу, на Катю и на Дарьку, а Дарькин официальный опекун, естественно, Катя, и если по закону ей, Кате, захочется выставить на продажу две доли из трех (а ей хочется, никогда так не хотелось, как сегодня!), то она это сделает; а коль скоро теща вздумает сопротивляться, то Катя подаст в суд на разделение коммунальных платежей и потом продаст две комнаты из трех первым встречным гастарбайтерам; и нет, дорогая мама, это не пустая угроза, комнаты ведь изолированные; а тогда, раз по-человечески вести себя не желаешь, добро пожаловать в коммуналку! Сказала и ушла вслед за мужем, дверь комнаты за собою прикрыв тихо-тихо, так что слышно было, как идут коридорные часы с кукушкой, доставшиеся от бабушки, и стала помогать складывать вывернутые из шкафа вещи покомпактнее, чтобы побольше влезло в отпускной чемодан. Катя и Сергей не смотрели друг на друга и ничего не говорили — а что тут скажешь?

Теща тоже примолкла в коридоре. Повлажнела глазами, присела на краешек галошницы, по-бабьи сложила руки на животе, как это делали солдатские матери в старых советских фильмах про ВОВ, когда им приходила похоронка, и стала тяжеленько вздыхать в сторону Катиной комнаты, но Катя к ней, конечно, не вышла.

Сергей занял у бывшего однокурсника надувной двуспальный матрас, и через тридцать шесть часов, когда линолеум подсох, супруги окончательно перебрались на новое место. Из мебели ничего брать принципиально не стали, пусть теще остается. Взяли только кое-что Дарькино, да свой компьютер, да музыку, да DV D — проигрыватель, который не к чему было подключить, потому что телевизор тоже был тещин. Спасибо, друзья на машине приехали, помогли за одну поездку все забрать. Почти сразу наняли, во избежание вышеописанных ситуаций, профессионального риелтора из солидной фирмы (накладно, конечно, зато спокойнее). И стали жить дальше.

Теща не понимала, в чем провинилась перед детьми. Да разве много она просила? Только уважения, отношения человеческого! Неужели трудно с пожилым опытным человеком поговорить лишний раз и спасибо сказать — что вырастила-вынянчила, воспитала и образование дала? А то все одна да одна, в собственном доме — точно гостья незваная; ни про давление не спросят, ни сериал любимый не обсудят, вообще ничего. Только сидят обнявшись, как попугаи-неразлучники, и всех вокруг ненавидят. Нелюди! На риелтора, впрочем, согласилась. Теща так была воспитана, что привыкла жертвовать собою ради дочери, и коль скоро в этот раз нужно было пожертвовать собственным домом, она была готова: она всегда знала, что придет время и Катя ее оберет как липку, — все они нынче такие. Вот и двоюродную сестру дети из дому на улицу выставили, скитается теперь по чужим людям. Ох-ох-ох… Плакала, конечно, и подругам жаловалась, но терпела. Теща так была воспитана, что считала — страдание человека возвышает.

И Катя плакала — когда пришлось оформить в дополнение ко всем текущим долгам два кредита с нулевым первым взносом: на новую плиту под свою зарплату и на холодильник — под мужнюю. Но ей было гораздо проще, чем теще, — Сергей был рядом, он смешил, и утешал, и говорил: «Потерпи, солнышко, всё образуется, трех месяцев не пройдет!». Это ужасно важно, когда кто-то смешит и утешает.

Поначалу Катя чувствовала себя странно. Все тридцать с хвостиком лет прожила она на одном месте, в одной квартире, в одном районе — и еще никогда не переезжала. Почти физическое ощущение, что все вокруг чужое, не отпускало ее ни на минуту, хотя, казалось бы, и обои сами выбирали, и потолки красили. В пустой гулкой квартире, где из семейной мебели оказался у них только надувной матрас, да и тот взятый на время, ей было поначалу как-то не по себе. Прежний запах затхлости ушел — теперь здесь пахло свежей краской и сладковатым клеем, весело и ново, но даже этого было ей мало. Впрочем, она была легкий человек и скоро нашла множество положительных моментов в нынешней ситуации. Здесь, на восточном побережье МКАД, все было дешевле, даже хлеб и зубная паста, и Катя мысленно ставила плюс — сейчас, как никогда раньше, приходилось экономить. В пустой квартире пыль не скапливалась по углам — не было того дивана или тумбочки, под которые она могла бы забиться серыми хлопьями, — и Катя снова ставила плюс, ведь пылесосом тоже пока не обзавелись. Так что к приезду Дарьки вполне притерлась. Сергей по числу переездов обогнал Катю всего на один пункт: до женитьбы он жил с родителями, после — с тещей и теперь был абсолютно счастлив. Впервые он чувствовал себя мужчиной, а не провинившимся подростком, которого, того гляди, заругают взрослые. Конечно, на работу им с Катей теперь было полтора часа с тремя пересадками, но это мелочи. Сергей уже намечтал и тот дом, и ту квартиру, куда они в ближайшее время переберутся насовсем и уж никому ничего не будут больше должны (кроме, конечно, Дарьки).