Чайник шипел на плите, и Румер боялась, что он вскипит, прежде чем они с Зебом решат, что же делать дальше. Это была кухня ее детства; Элизабет жарила яичницу прямо на этой вот плите. А в этой духовке ее мать готовила индейку ко Дню благодарения. И сколько же раз сюда приходило семейство Мэйхью, чтобы всем вместе попить кофейку!..

Давние образы всплыли перед ее глазами: вот они с сестрой босиком шлепают по полу, держа в маленьких ручонках кружки с Санта-Клаусом; вот с Зебом, уже подростками, наполняют холодной водой бутылки для долгого плавания через пролив…

– Румер, – шептал Зеб, целуя ее шею.

– Что мы делаем? – она взъерошила его волосы, отчаянно пытаясь избавиться от дурных воспоминаний и сомнений. И запрокинула голову, чувствуя, как его жадные губы скользнули по ее губам.

Закипел чайник. И отнюдь не с тихим звуком; его свист взрезал воздух, словно сирена, разрушив то, что соединило их на это мгновение. Зеб шагнул назад. Румер выключила горелку. Ее сердце гулко колотилось, и внутри она ощущала такой же разброд и шатание, что и снаружи – когда Зеб прикоснулся к ее плечу и попытался повернуть ее лицом к себе, она даже не смогла пошевелиться.

– Ру…

– Тебе не кажется это странным? – прошептала она.

– По-моему, это… чудесно и потрясающе!..

– Возможно, – пробормотала она.

– Но?..

– Не знаю. Я не уверена.

– Той ночью, на крыше, когда ты спросила меня, зачем я женился на Элизабет и разорвал нить?..

– Нет, Зеб. Не сейчас…

– Выслушай меня, Румер. Я тогда не думал, что ты так сильно влюбишься в меня. Мы пытались в тот последний год – я держал тебя за руку. Мы целовались, ходили в кино… Я попросил тебя о встрече на День весеннего равноденствия…

– Да, было начало весны, – шепнула Румер.

– Но ты не пришла!

– Если бы я смогла, то обязательно пришла – ты это прекрасно знаешь! – задыхаясь, сказала Румер, и он отшатнулся от нее.

– Но тогда почему?.. Ведь я так ждал тебя у Индейской Могилы…

Румер зажмурилась, стараясь вспомнить события минувших лет. Они как раз заканчивали учебу в колледжах. Экзамены, письменные работы, подача документов в аспирантуру… но она сделала бы что угодно, абсолютно все, чтобы быть с Зебом. Он предложил ей приехать домой на выходные, и она согласилась. Она проверила ящик и ждала его телефонного звонка.

– Ты переметнулся к Элизабет, – чуть не плача, сказала Румер.

– Мне очень жаль, – стал оправдываться Зеб. – Но я ушел к ней лишь после того, как ты подвела меня, и когда я решил, что вовсе не нужен тебе… Я ужасно расстроился тогда…

– Прекрати, Зеб, – сказала Румер. У нее разболелось сердце; ее отец только что отчалил в открытое море, а воспоминания о детстве уже начали на нее охоту. Это была кухня ее семьи; они с Элизабет были сестрами. Они стояли прямо здесь, на этом месте, и мать говорила им: «Вам предстоит завести еще много друзей, но сестра у каждой из вас будет только одна!»

– Пожалуйста, послушай…

– Не сейчас! – завопила она. – Перестань, я не хочу больше ничего слушать!

– Но ты выслушаешь меня до конца лета, – Зеб уже почти рычал. – Ты должна, Румер. Я знаю, что ты чувствуешь ко мне, потому что испытываю к тебе то же самое. Знаешь, что твой отец сказал мне сегодня? Нельзя преградить дорогу шторму.

– Оставь меня, Зеб! Не дави на меня. – Он придвинулся ближе.

– Может быть, я хочу защитить себя, – еле дыша, сказала она. – Возможно, я просто не хочу оказаться в той же ситуации, что и двадцать лет назад. Когда я любила человека, который не видел того, что было у него под самым носом.

– Но сейчас совсем не то, что двадцать лет назад, – напирал он.

– Да, половина наших жизней уже прошла.

– И ты готова испоганить оставшуюся половину? – схватив ее за руки, спросил он.

– У меня замечательная жизнь, – дрожащим голосом ответила она. – Я обожаю свою работу. Я лечу зверей, спасаю домашних животных…

– Спасаешь поморников, – напомнил ей Зеб. – На пару с тем, кто способен понять… – Он слегка разжал пальцы, по-прежнему крепко держа ее, а затем прижался к ней, и его губы скользнули по ее горячему рту.

– Я не верю тебе, – прошептала она.

– И напрасно.

– Мы и раньше так целовались, – бормотала она, пока он целовал ее. – И посмотри, к чему это привело.

– Тогда я был глуп.

– А теперь уже нет?

– Нет, – он долго не отрывался от ее губ, крепко держал и не выпускал. Наконец отпустил и грустно сказал: – Теперь я поумнел.

– С чего это вдруг? – Румер едва перевела дыхание.

– С того, что понял, что не могу жить без тебя. Что ты как раз и была той единственной, которую я желал и любил, Румер.

– Ты… – промямлила Румер. У нее сдавило грудь. Она сгорала от желания спросить его: «Ты, значит, никогда не любил Элизабет?» Она очень хотела услышать, как он ответит «не любил»; нет, ей было просто необходимо услышать эти два слова.

– Валяй, – сказал он. – Спрашивай, что угодно.

– Не могу.

Ее мысли неслись, словно дикие кони: Индейская Могила, записки в «Фолейс», Элизабет в роли Джульетты, Зеб в роли Ромео… они вместе сбежали в Калифорнию. У них родился ребенок. Они стали семьей.

– Что бы ты ни говорил, Зеб, – успокоившись, сказала она, – это не изменит того, что случилось.

– Понимаешь, Ларкин. – Он поцеловал ее в волосы, а затем сделал большой шаг назад, давая ей ту свободу, о которой она просила, и направился к дверям. – Вот здесь ты ошибаешься.

– То есть мы можем изменить прошлое?

– Да. Во имя настоящего и будущего. Нашего…

– Но как? – спросила она. Возможно, в ее голосе прозвучало сомнение, но по-настоящему это была отчаянная мольба – ее сердце так расшалилось, что она уже приготовилась просто лечь и помереть на этом самом месте.

– Мы можем исправить былую ошибку, – ответил он. – У нас впереди целое лето.

– Правда?

– Правда.

– Но каким образом?

– Любовью, Ларкин. Любовь способна на многое – неужели при своей работе с больными животными ты так и не поняла этого?

Она промолчала, а Зеб не стал дожидаться ее ответа. Она видела, как он прошел через кухню, а потом услышала тихий хлопок входной двери. Она закрыла глаза, сберегая остатки прикосновений его губ и ладоней. Даже после того как он ушел, Румер, закрыв глаза, еще долго ощущала его присутствие. Постояв немного на кухне, она позволила своему сердцу слегка сбавить обороты. Она не открывала глаза, покуда не услышала раскаты грома.