— Понятия не имею, — пожал плечами Игорь. — Мы на самом деле очень многого не знаем о собственной природе. Откуда взялся самый первый? Почему вдруг в какой-то момент времени вообще возникло такое явление, почему стало массовым, как происходит превращение и по какому точно принципу? С женщинами… наверное, какое-то свойство психики. У вас она значительно более гибкая и выносливая. В конце концов, среди женщин и маньяков почти не бывает, — хмыкнул он.

— Равно как и гениев, — медленно кивнула я, соглашаясь. — А откуда берутся все ваши странные способности? Ходить между мирами и все прочее. Этого ты тоже не знаешь?

— Частично. Свято место пусто не бывает, — усмехнулся ротмистр. — А у Вселенной тоже есть душа. Во всяком случае, у нас сложилось именно такое представление о той сущности, которая заполняет освободившееся пространство, хотя подробностей мы не знаем и способов исследования ее так никто и не придумал. Впрочем, она дружелюбно-пассивна, не доставляет неудобств, очень пластична и весьма послушна, но в какой-то мере нас можно назвать одержимыми и в библейском смысле этого слова. Я же говорил, это очень точное название.

— И не страшно? Впускать в свою душу нечто, чего вы совсем не знаете и не понимаете?

— Мы порой не знаем и не понимаем окружающих людей, это же не мешает впускать в свою душу их, — логично возразил мужчина. — А это нечто… его невозможно осознать и понять, но, мне кажется, им движет что-то, похожее на созерцательное любопытство, и это не самый худший вариант.

— Ваша загадочная «настройка» на людей при необходимости переноса тоже связана с этим… разделением? — продолжила я. Обдумывать все это было пока страшновато, поэтому я просто задавала вопросы.

— Она позволяет его избежать. Вернее, минимизировать. Клочки, привыкшие и прикипевшие к новому месту жительства, невозможно вернуть назад. А так получается… что-то вроде нитей, связывающих Одержимого с объектом переноса, свитых из себя, из него и из той сущности, которая проводит нас дорогами-между-мирами. Чтобы «завязать узелок», надо дотронуться, как для считывания информации с нейрочипа, а потом достаточно просто находиться рядом. Когда нити рвутся, это неприятно, но не больно и почти безопасно.

— А когда ты меня лечил?

— Тогда… да, пришлось. Но лечил, строго говоря, не я, а то самое, чего нам, как ты говоришь, следовало бы бояться. Оно, или она, как раз такое умеет — находить все лишнее и убирать его. Благодаря этому мы теоретически можем жить несколько дольше прочих людей.

— Теоретически? — ухватилась я за резанувшее слух слово.

— На практике Одержимые редко живут долго, я скорее исключение из правил, — он пожал плечами. — Двадцать, двадцать пять лет, иногда тридцать, не больше. По разным причинам. Большинство гибнет «в поле»: даже когда нет крупных войн, мелкие столкновения на границах и не только происходят постоянно. Да и освоение совсем новых миров не обходится без жертв. Остальных, напротив, губит мирная жизнь. Смерть близких людей, предательства, измены, все это… калечит. Всех, но Одержимые просто не умеют от этого защищаться и не умеют этого избегать, потому что не способны привязываться частично и своевременно отступать. Поэтому мы стараемся вообще избегать близких контактов, предпочитая одиночество, даже среди своих редко заводим друзей. Чаще всего из-за этого умирают более-менее молодые, обычно из тех, кто является Одержимым с детства и просто не понимает, что людей нужно сторониться. Нам пытаются это объяснять, пытаются воспитывать, пытаются придумать какую-то методику, чтобы смягчить эти удары, но за несколько веков достигнуть значимых результатов не удалось. На нас даже гипнотические техники не действуют, а простые разговоры… Какой ребенок беспрекословно слушается взрослых и верит на слово? — хмыкнул он.

— Но ведь бывают такие примеры… ну, кто живет долго. Почему нельзя воспользоваться их опытом? — осторожно спросила я.

— Все люди разные. Некоторым, например, комфортно в одиночестве, и они не тянутся к общению. А я, как ни парадоксально, до сих пор жив исключительно благодаря родителям. Именно тому факту, что они от меня отказались и я таким образом избежал этой потери. Согласись, принудительно отбирать детей у родителей — совершенно не выход. Есть специально обученные люди, проводящие беседы с теми, чьи дети рождаются или становятся Одержимыми. Без подробностей, но с объяснением некоторых особенностей психики… в общем, это большая сложная система, отлаженная веками. Не думаю, что тебе действительно нужно всем этим забивать голову.

— Пожалуй, — согласилась я. Тонкости воспитания детей с таким даром меня пока мало интересовали, а интересовал один вполне конкретный взрослый человек. — Получается, Одержимые совсем не заводят семей?

— Очень редко. В двадцать лет нам обычно не до этого, потом охоту отбивают смерти товарищей: когда понимаешь, что скоро тебя не станет, совестно брать на себя такую ответственность. Семейные в основном попадаются среди тех, кто стал Одержимым в более позднем возрасте. И то нечасто. Мало кому везет встретить женщину, подобную тебе, — такую же рассудительную и искреннюю, — хмыкнул мужчина, целуя меня в макушку.

— Какая грубая лесть, — задумчиво улыбнулась я.

— Суровая правда, — возразил он. Несколько секунд мы уютно помолчали, но потом я все равно упрямо вернулась к изначальной теме. Нужно было задать этот вопрос сейчас, чтобы больше никогда к нему не возвращаться.

— Игорь, а графиня? Ты… любил ее?

— Любил, — не стал отпираться он. — Мне тогда было двадцать с небольшим, я буквально только-только закончил училище, и до тех пор мне очень везло с девушками: попадались удивительно искренние, легкие и легкомысленные особы, отвечавшие тем же восторженным интересом, что питал я, и не ранили серьезно. Тогда как раз погибли ее родители, она была юна, походила на ангела и, как мне казалось, нуждалась в заботе и защите.

— Ты не заглядывал в нее так, как в меня, когда лечил? — осторожно предположила я, в ответ на что он устало усмехнулся.

— У меня даже мысли такой не возникло. Поначалу — потому что это казалось бесчестным, потом… когда мы любим, мы тоже одержимы. Особенно если при этом отсутствует жизненный опыт, люди вокруг кажутся приятными и честными, а слова учителей на этом фоне — пустым брюзжанием. Заглянул, когда она — как мне тогда показалось, без всяких к тому предпосылок — указала мне на дверь. Просто не поверил, что она говорит то, что думает. Решил, что чем-то ее обидел, — он нервно передернул плечами.

Воспоминания явно не относились к числу приятных, и мне было стыдно настаивать. Но, с другой стороны, все это походило на нарыв, который стоило наконец-то вскрыть, выпустить скопившийся гной, промыть и позволить ране зарубцеваться. И кажется, Игорь сам это понимал.

— Это, наверное, был один из самых жутких моментов в моей жизни, когда я обнаружил, что у этого ангела внутри, — после короткой паузы проговорил Одержимый. — Мне очень жалко, что тебе довелось с ней познакомиться, — тихо добавил он, погладив меня по макушке и прижав голову к своему плечу. Наверное, помял прическу, но мне совсем не хотелось об этом думать. Прическа сейчас значила меньше всего. — Она страшный человек. Действительно страшный. Не в том смысле, какой принято вкладывать в это слово — не так уж велики ее возможности по части вредительства и не так уж значительна ее власть, — но как антоним внутренней красоте.