ПРИМЕЧАНИЕ: Перед тем как закрыть крышку корпуса, заводную ручку следует оставить в положении «ПЕРЕМОТКА».

Я снял валик в надежде, что под ним спрятан «Часослов». Но его там не оказалось, а потому я опустил крышку, запер ее на ключ, а ключ вернул на место — в спину серебряного слона. И не знал, как действовать и где искать книгу дальше.

Я на цыпочках переходил из одной комнаты в другую, и нерешительность моя вскоре начала перерастать в состояние, близкое к отчаянию. Я провел с Джессоном достаточно времени, чтобы понять: этот человек вполне способен придумать тайник в духе Эдгара По. И не сомневался, что он даже намекал мне на местонахождение украденной книги.

Я сердито крутанул глобус на резных деревянных лапах и снова начал раздумывать о том, стоит ли будить спящего хозяина. Но ход моих размышлений оказался внезапно прерван странным ощущением.

В комнате было что-то не так, нечто новое и непривычное появилось в обстановке. Я начал осматриваться и испытал в этот момент примерно то же, что чувствует библиограф, который вдруг понял, что в руки ему попал некий важный и редкостный документ, еще до того, как успевает толком разглядеть его.

Глобус остановился, немного покачиваясь. Я крутанул его еще раз и заметил: что-то явно неладно с равновесием. Остановил вращение, приложил ладонь к выпуклой поверхности и услышал, как внутри что-то глухо тарахтит.

Я осмотрел экватор в надежде обнаружить шов. Снова неудача. Еле заметный выступ в том месте, где изображалась стрелка компаса, навел на новые размышления по тому же поводу. Но, потыкав в выступ несколько раз, я убедился, что это всего лишь дефект.

Палец сместился и подполз к островку, напоминающему по форме почки, на который обратил мое внимание Джессон во время первого визита и первого осмотра салона. Мне не было нужды лезть в записную книжку, я прекрасно помнил, что он сказал тогда о рае. «Он может угнетать, подавлять и печалить. А иногда даже — предавать».

Предавать — сиречь выдавать. Я тут же понял, что ключ был в этом афоризме.

Вряд ли какой-либо из слышанных мной звуков мог доставить в тот момент больше радости, чем этот легкий щелчок. Я услышал его, надавив на крошечный островок с таким манящим названием. Думаете, в руках у меня оказался весь мир? Ничего подобного. Просто половинка глобуса откинулась, как крышка.

И никакого «Часослова» внутри не оказалось. А тарахтела, как выяснилось, маленькая картонная коробочка, внутри которой находился туго свернутый рулон бумаги размером с колосок пшеницы. Рулон заканчивался кожаным «язычком» и крохотным медным колечком. Я завертел его в пальцах и сразу узнал столь хорошо знакомый мне почерк Джессона.

Едва успев увидев этот «свиток», я тут же понял, что все написанное там можно «проиграть» на инструменте, который я только что осматривал в галерее механических чудес.

Сначала, сжигаемый нетерпением, я пытался просто развернуть рулон, как разворачивают бумажное полотенце. Но, порвав его с краю, отнес в галерею, вновь вооружился ключиком от слона и открыл часы-фонограф. Инструкции были написаны для полных идиотов, а потому разобраться в них не составило труда. Я вставил рулон в машину, вытянул край бумаги, закрепил над валиком — эта операция оказалась самой сложной — и наконец повернул заводную ручку.

* * *

Записи Джессона делились на две колонки. Левая содержала текст, написанный по-французски и являвший собой довольно занудное историческое повествование. Правую колонку, написанную по-английски, расшифровать оказалось столь же трудно, зато она содержала весьма занимательные факты.

Что за мешанина! Там были отрывки диалогов между Джессоном и мной; уличные вирши и песенки, собранные по тематическому принципу (некоторые явно переписаны из каких-то сборников, другие оригинальные, о чем свидетельствовали многочисленные поправки). Имелась также целая коллекция архаизмов, сопровождаемых современными их эквивалентами (к примеру: «жар — температура», «портить воздух — пукать», «замшелый — древний»). За этими синонимами следовали путевые заметки из Иерусалима, библиография краж, перечисление названий книг из моих «Бланков любви», а также резкая обличительная речь в адрес Фредерика Штольца, обвиняющая его в краже «Королевы».

И какие же доказательства сопровождали это обвинение? Да никаких, насколько я мог судить. Все обвинения Джессона тенденциозно сводились к описанию «криминального типажа», коим, по его мнению, являлся Штольц. Прилагался также ряд документов, часть из них была предоставлена мной, другие, по всей видимости, раздобыты Джессоном. В последнюю группу входили определения краж, позаимствованные у разных туземных племен и народностей, а также цитаты из Джонсона, Геродота и «Лунного камня» — этой высосанной из пальца Уилки Коллинзом мистической истории про поиски украденного алмаза.

И все эти заметки носили столь путаный и туманный характер, что я представил себе некий самоучитель по танцам под редакцией Джессона и с его же комментариями и уточнениями, где речь шла не о сути движений, а о фасоне бальных туфель. Были здесь и ссылки на французский текст, о чем говорили стрелочки, но оттуда же шли новые стрелки, привязывающие его к тексту английскому, только несколькими дюймами ниже. Никакой логики в этих записях и знаках я не уловил, разве что откопал несколько отрывков с упоминанием моего имени. Вот первый из них: «Спросить Александра: могу ли я украсть минутку вашего времени?»

После этих слов была указана дата. Тот самый день, когда Джессон впервые подошел ко мне в библиотеке, с чего, собственно, и началось наше сотрудничество. Форма глагола показалась мне особенно подозрительной. Это «спросить» уже подтверждало зародившиеся у меня подозрения. А именно: Джессон вел нечто вроде дневника.

Стрелка от этого вопроса шла к фразам, связанным с часами и временем, которые Джессон периодически вставлял в свою речь: «Время есть суть всего сущего», «Всему свое время», «Время истекает»…

К чему такие хитрости? Зачем скрывать от посторонних глаз всякую ерунду? Еще один поворот валика, и на свет божий выплыло довольно легковесное и нескладное, на мой взгляд, четверостишие, озаглавленное «Часовой механизм»:

Часы карманные украсть

Не значит, что получишь власть

Над временем. Звон колокольный

Не стихнет, как и бег его невольный.

Уважение к Джессону как к поэту окончательно угасло после увиденного мной нижеследующего стихотворения под названием «Паж»:

Дергунчик, милая щенушка,

Ты — пешка жалкая, игрушка,

Ты — лебезящий сосунок,

Тебе наградой — в зад пинок!

Так вот, значит, кем видел меня этот ублюдок! Мне припомнилось, как он развеселился, узнав, что начинал я свою работу в библиотеке мальчиком на побегушках. И я уже начал понимать почему. От этих унизительных строк тянулась стрелка. И, сделав прихотливый и резкий разворот, упиралась заостренным концом в непролазную чащу французских слов.