— Хватит сырость разводить!

— Я… Я… — Жена не смогла справиться с собой, завыла в голос: — Ы-ы-ы!

— Хватит, я тебе сказал! Умолкни!

— Я… Я… — Жена затихла.

— И без твоих соплей тошно. Ты читала, что про меня вновь написала эта газетенка?

— Что, опять?

— Опять!

— Ы-ы-ы…

— Тихо!

— Я ничего не читала.

— Отправь охранника в супермаркет либо на железнодорожную станцию, пусть купит там газету! — Бейлис раздраженно швырнул трубку, вытянул перед собой руки, посмотрел на них. Пальцы мелко дрожали, кожа на них была синюшной, в мелких птичьих пупырышках, под синюшной чужой кожей вспухли черные жилы. Это были чужие руки. Руки мертвого человека. Бейлис ощутил, как к горлу подполз горячий клубок и застрял там. В голове было пусто.

— Значит, вы хотите, господа, чтобы я один ответил за всех? — спросил он, ни к кому не обращаясь, и удивился своему голосу — не только руки, но и голос у него был чужим, незнакомым, наполненным ржавчиной, болью, чем-то противным, вызывающим тошноту и слабость. Пространство перед ним сжалось до объема спичечной коробки, и в этой спичечной коробке он увидел самого себя — маленького, размером не больше пшеничного зернышка, съежившегося в ожидании беды, слабого. Он выкинул перед собой руку, сложил пальцы в популярную среди простого люда комбинацию: — Вот вам, вот! Не утопите вы меня, не выйдет!

Сделал фигой несколько сверлящих движений, словно буром, отхаркнулся. Затем, словно слепой, повозил перед собою ладонями и сбил с места телефонный аппарат.

Вот что ему сейчас нужно — аппарат правительственной связи, телефон, обладающий колдовским могуществом.

Сейчас он свяжется с Кржижановским, с президентской дочкой, с главным человеком в администрации, управляющей Бугром, и тот все поставит на свои места. Хватит пускать слюни, хватит играть в интеллигентные игры, хватит задабривать газеты — вона, он чуть три миллиона «гринов» этим свиньям не выложил… Нет уж. Хватит! Будет!

Бейлис словно колупнул самого себя пальцем в спичечной коробке, сдвинул спичечное зернышко и через несколько мгновений стал самим собой.

Он нравился себе, когда был решительным, жестким, в одно касание раскусывающим противника, едким на язык. Ухватив пальцами трубку аппарата правительственной связи, подкинул ее в руке, не боясь, что оборвется шнур, и точными движениями набрал четыре цифры — телефон Кржижановского он помнил без всяких справочных книжек.

Выждал несколько мгновений, поднес трубку к уху. Трубка была мертвой, в ней не было ничего, даже обычной телефонной тишины, в которой нет-нет да и возникают какие-то звуки — треск, шипение, далекие вздохи, осенний шелест, будто сухой яблоневый лист падает с высоты на землю, — а тут полная тишина.

Телефон был отрезан. Бейлис побледнел, закусил губы и схватил трубку второго телефона — обычного, городского. Ему показалось, что его замуровали в собственном офисе, будто в склепе, — хуже могилы не придумаешь. В следующее мгновение лицо его расслабилось, на скулах появились живые красные пятна: городской телефон был жив.

Каждому человеку, на столе которого стоит аппарат правительственной связи, независимо от того, к какой АТС он подключен — первого, второго или третьего сорта, выдают специальную книжицу с номерами владельцев телефонов, а также с городскими телефонами бюро ремонта: даже в такой сверхнадежной штуке, как правительственная связь, бывают дыры. Если молчит правительственная связь, то до бюро ремонта можно дозвониться по простому телефону, сказать дежурному технику: «Сим-сим, не обижай хорошего человека» — и связь будет восстановлена. Бейлис набрал номер этого таинственного «Сим-сима».

Ответила девушка с радостным пионерским голосом, готовая выполнить любое поручение старших.

— Мадемуазель, у меня что-то произошло с телефоном второй АТС, — произнес Бейлис мрачным тоном, — молчит как рыба… — И добавил, неожиданно для себя: —…об лед. — Назовите ваш номер! Бейлис назвал.

— Ждите, сейчас посмотрю…

Под глазом у Бейлиса задергалась мелкая жилка, он подхватил трубку плечом, прижал к уху, достал из стола зеркало в золотой оправе — подарок жены, глянул в него и не узнал себя: черные густые волосы свисали неопрятными, сальными прядями, кожа на лице была серой, в глазах мерцали незнакомые огоньки — признак того, что он становится безумным, что ли? А вот примет того, что под глазом у него суматошно дергается нерв, не было. Бейлис вздохнул и сунул зеркальце в стол.

Громкий девичий голос, заметно построжавший — от серебряной пионерской радости не осталось и следа — вызвал у него мгновенный озноб.

— Ваш номер временно отключен, — сообщила она Бейлису.

— Как отключен? Я же плачу за этот телефон черт знает какие деньги! Кабель специально провел… На эти деньги я мог бы построить целый завод.

— Потому он и отключен временно, а не навсегда.

— По чьему распоряжению мне отрезали АТС-два?

— Не знаю. На бумаге стоит подпись заместителя директора Федеральной службы правительственной связи. А кто вышел на него с докладной запиской — не имею представления.

Бейлис подумал о Кржижановском и, не сдерживаясь, произнес сквозь зубы:

— Гад!

— Что? — воскликнула девушка, голос ее обрел прежнюю пионерскую серебристость.

— Это не про вас, это я про себя… — Бейлис не смог договорить до конца, голос у него дрогнул, и он поспешно бросил трубку на рычаг, промахнулся — трубка скользнула по лакированному столу и упала на пол.

Отпрянув от стола, Бейлис вжался лопатками в спинку кресла, выматерился. Ему стало по-настоящему страшно — так страшно еще не было. Он тонко заскулил, захотелось сделать то, чего нельзя было сделать — вернуться в свое прошлое, вновь стать горластым комсомольским работником, никого и ничего не бояться, ухлестывать за задастыми комсомолками, петь песни и считать рубли в кармане — очень беспечное и такое милое это дело… Во что же он втюхался?! Бейлис открыл рот, захватил побольше воздуха и вновь заскулил жалобно и беспомощно — он не знал, что делать.

Бейлис потерял счет времени — ему казалось, что он сидит в кресле минут десять, не больше, и удивился, глянув на золоченые, с крупными резными стрелками часы, висящие на стене, — уже приближалось время обеда. Бейлис провел в своем кабинете, как в бункере, целых три часа.

Трубка городского телефона, слетевшая со стола на пол, вначале пищала нудно, призывно, а потом перестала пищать — отключился и этот телефон. Бейлис застонал, пошевелил вспухшим, осклизлым языком — не язык, а какой-то оковалок, чужой, прокисший, во рту стоит устойчивый вкус чего-то противного, кислого. Подтянул за провод свалившуюся телефонную трубку.

Молчит трубка. И правительственный телефон молчит. Бейлис нащупал пальцем кнопку, вмонтированную в стол, надавил на нее, вызывая секретаршу.