С трудом он добрался до следующего дерева, но после достаточного количества кругов нашел, что и здесь плохо. Так он побежал к третьему дереву, потом к четвертому и к пятому, каждый раз все больше удаляясь от подъездной дорожки. Я звал его обратно, хоть и понимал, что пес не слышит меня.

– Марли, ты застрянешь там, кретин! – кричал я.

Но Марли с упорством преследовал свою цель. Наконец он добрался до последнего дерева на нашем участке – это была огромная ель с густыми ветвями. Здесь дети обычно ждали школьный автобус. Там он и обнаружил клочок мерзлой земли, который так долго искал, – свой личный, едва припудренный снегом. Он сделал несколько кругов и со стоном присел на свои старые, измученные, истерзанные артритом лапы. Там он, наконец, облегчился. Ура!

Завершив свою миссию, Марли начал долгий путь домой. Я махал руками и хлопал в ладоши, чтобы поддержать его.

– Только не останавливайся, малыш! – кричал я.

К сожалению, в трех метрах от подъездной дорожки силы Марли иссякли. Он выдохся и, упав на снег, совершенно изнуренный, озабоченно посмотрел на меня. Что мы теперь будем делать, хозяин? Я понятия не имел. Я мог пройти к нему по сугробам, но что дальше? Он был слишком тяжелым, чтобы я мог нести его на руках. Еще несколько минут я стоял на месте, подзывая его, но Марли не шевелился.

– Держись, – сказал я. – Я пойду надену ботинки и тогда вернусь за тобой.

Я сообразил: можно уложить его на санки и отвезти домой. Едва пес увидел меня с санками, он преобразился. Марли подпрыгнул, словно его перезарядили. Единственное, чем мог быть вызван такой всплеск эмоций, – это воспоминание о нашей бесславной поездке на санках в лес и падение с высокого обрыва на берег ручья. Конечно, он хотел повторить ее! Он рванулся ко мне, как лев из болота. Пока он пробирался вперед, я шел навстречу, вытаптывая для него тропинку. В конечном счете, мы вместе пробрались через сугробы и вышли на подъездную дорожку. Игривый и самонадеянный, Марли отряхнулся и, постучав хвостом о мои колени, встал на задние лапы. Его бравада напоминала хвастовство путешественника, который только что вернулся из утомительного странствия по диким просторам. Я и представить себе не мог, что он способен на такое.

На следующее утро я расчистил узкую дорожку к дальней ели на краю нашего участка, и Марли утвердил это место в качестве своей уборной на зимний период. Кризис был разрешен, но один вопрос не давал мне покоя (как это было не печально): сколько еще это будет продолжаться? Когда же боли и унижения старости окончательно сломят моего пса?

Когда пришло время школьных каникул, Дженни усадила детей в мини-вэн, и они отправились на неделю в Бостон в гости к тете. Я целыми днями торчал на работе. Таким образом, Марли остался дома один, и у него не было никого, кто мог бы составить ему компанию и выпустить на улицу. Из всех неприятностей старости больше всего его беспокоил теперь уже с трудом контролируемый кишечник. Надо сказать, что, несмотря на ужасное поведение Марли все эти годы, к его туалетному этикету у нас никогда не возникало претензий. Это была единственная черта Марли, которой мы могли похвастаться. Он ни единого раза не наделал в доме, даже когда мы оставляли его на 10–12 часов. Мы еще шутили, что у него стальной мочевой пузырь, а кишечник вытесан из камня.

Однако в последние месяцы все переменилось. Справив малую нужду, он держался не более двух часов. Когда становилось невтерпеж, он должен был сходить по делам, и если нас дома не было, у него не оставалось выбора, кроме как сделать все на полу. Марли было мучительно стыдно. Возвращаясь, мы всегда знали, имел ли место аварийный случай. Вместо того чтобы приветствовать нас у двери безудержным весельем, он стоял в глубине комнаты. Его голова свешивалась низко к полу, хвост безжизненно болтался между лап и от него прямо-таки веяло осознанием собственной вины.

Мы никогда его за это не наказывали. Как мы могли? Ему было почти тринадцать лет – предельный возраст для лабрадоров. Мы понимали, что он просто не может терпеть, да и он сам, похоже, это понимал. Я был уверен: если бы он мог говорить, он бы открыто признал свою вину и уверял бы нас, что действительно очень старался сдержаться.

Дженни купила моющий пылесос, и мы начали так планировать наш день, чтобы не оставлять Марли одного больше чем на пару часов. В это время моя жена подрабатывала в школе, и сразу после уроков она мчалась домой. Бывало, я уходил со званых обедов, не дождавшись десерта, с одной только мыслью: вывести собаку на улицу. Марли, конечно же, затягивал прогулки насколько возможно, но мы и не торопили его. Он успевал пройтись по всему саду. А друзья в шутку спрашивали нас, кто же в доме Грогэнов настоящий хозяин.

Когда Дженни с детьми уехала, я знал, что дни будут длинными как никогда. С другой стороны, это был шанс погулять после работы, побродить по окраинам и исследовать городки и районы, о которых я писал. Учитывая длительность поездок, я должен был отсутствовать дома 10–12 часов. И речи не было, чтобы оставить Марли одного на столь длительный промежуток времени. Мы решили отдать его в собачий пансион, услугами которого пользовались каждое лето, когда уезжали отдыхать. Этот пансион функционировал при большой ветеринарной клинике с очень высоким уровнем сервиса. Одно только было странно: каждый раз, когда мы приходили туда, нас встречал новый доктор, который ничего не знал о Марли, кроме того, что значилось в его личной карте. Мы никогда не могли запомнить имена врачей. В отличие от нашего любимого доктора Джея во Флориде, который знал Марли почти так же хорошо, как и мы, и который стал настоящим другом нашей семьи ко времени переезда, эти врачи оставались для нас посторонними людьми. Компетентными, но тем не менее посторонними. Впрочем, Марли, казалось, было все равно.

– Пиятиль едет в собачий лагель! – визжала Колин, и Марли поднимал голову, словно подтверждая это.

Мы развлекались, придумывая расписание для Марли в пансионе: с 9.00 до 10.00 копание нор, с 10.15 до 11.00 раздирание подушек, с 11.05 до полудня набег на мусорную корзину, и так далее. Я привез собаку в воскресенье вечером и оставил номер своего сотового телефона. Марли, казалось, никогда не расслаблялся полностью даже у доктора Джея, а тем более в пансионе, поэтому я всегда о нем немного беспокоился. После каждой поездки он возвращался мрачным. Он до крови растирал морду о решетку, а когда оказывался дома, то валился на пол в углу и крепко спал часами, как будто вдали от дома он только и делал, что без устали бегал по клетке.

Утром во вторник, когда я находился в центре Филадельфии, вдруг зазвонил сотовый телефон.

– Не могли бы вы поговорить с доктором таким-то? – спросила сотрудница пансиона.

Это был очередной ветеринар, чье имя я слышал в первый раз. Через несколько секунд меня соединили с врачом.

– У нас проблемы с Марли, – сказала она. Мое сердце екнуло.

– Проблемы? – переспросил я.

Ветеринар сказала, что в желудок Марли, помимо еды и воды, попал воздух, и в результате случился заворот желудка. Поскольку ни газы, ни другие вещества не могли выйти оттуда, его живот раздулся до состояния, опасного для жизни, которое называлось гастроэктазия. Почти во всех случаях было необходимо хирургическое вмешательство, сказала она, и если не сделать операцию в течение нескольких часов, пес может умереть.