Я сунул руки в карманы и пошел к автостоянке. Я долго стоял там в темноте и многое успел прочувствовать. Я гордился своими согражданами, которые принесли себя в жертву ради спасения других людей. С другой стороны, я испытывал что-то вроде стыда: ведь, в отличие от них, я был жив и ужасы тех дней лично меня не затронули. Я, муж, отец и писатель, мог жить дальше. Вот тогда-то, в одиночестве ночи, я почувствовал конечность жизни и, как следствие, ее ценность. Мы принимаем ее как должное, но она хрупка, нестабильна, непостоянна и может прерваться в любой момент без предупреждения. Я понял то, что, казалось, было очевидно, но о чем никто из нас почти никогда не задумывается. А ведь в жизни нужно ценить каждую минуту, каждый час, каждый день.

Я почувствовал еще кое-что. Меня поразила широта человеческой души, которая способна одновременно принять и масштабную трагедию, и личную боль. Я имел в виду своего умирающего пса. Со стыдом я понял: даже перед лицом колоссальной человеческой боли, на месте крушения самолета, я переживал за Марли.

Нашему псу как бы дали взаймы некоторое время для жизни. Второй кризис мог наступить в любой день, и когда это случится, я не смогу бороться с неизбежным. Делать операцию в его возрасте было бы жестоко, и мы с Дженни пошли бы на это скорее ради себя, чем ради него. Мы любили этого сумасшедшего пса, любили, несмотря ни на что – или, возможно, за все, что он сделал. Однако я понимал, что приближалось время отпустить его. Я сел в машину и вернулся в свой номер.

На следующее утро, написав материал, я позвонил из отеля домой. Дженни сказала:

– Я хочу, чтобы ты знал: Марли очень соскучился по тебе.

– Только Марли? – спросил я. – А как насчет остальных?

– Конечно, мы все соскучились, – засмеялась она. – Я хотела сказать, что Марли действительно скучает по тебе. Он сводит нас с ума.

По словам Дженни, прошлой ночью Марли, не обнаружив меня, обнюхал весь дом, не пропустив ни одной комнаты, проверяя за дверями и в шкафах. Ему даже удалось подняться наверх, но, не найдя меня там, он спустился вниз и начал поиски по второму кругу.

– Он очень расстроен, – добавила Дженни.

Пес даже смог спуститься по крутой лестнице со скользкими ступенями в подвал, где находилась мастерская. Обычно Марли проводил там много времени со мной, пока я столярничал, и опилки падали на него, как пушистые снежинки. А когда он спустился туда, он не смог сам подняться и стоял там визжа и скуля, пока Дженни и дети не пришли к нему на помощь. Им пришлось взять его под грудь и шаг за шагом, поддерживая, вытащить из подвала.

Когда наступила ночь, пес, вместо того чтобы уснуть возле нашей кровати, улегся в пролете лестницы, откуда мог видеть все спальни и входную дверь на случай, если я выйду откуда-нибудь или приеду домой поздно ночью. Утром Дженни спустилась вниз приготовить завтрак. Через несколько часов она забеспокоилась, почему Марли до сих пор не показался, ведь он обычно торопился к завтраку, а потом, поев, направлялся к входной двери и стучал по ней хвостом, чтобы мы выпустили его погулять. Дженни обнаружила его спящим у кровати, с той стороны, где обычно спал я. А потом она поняла, почему он лег именно там. Когда она вставала, то нечаянно передвинула свои подушки на мою сторону. После того как кровать застелили, казалось, что это были не подушки, а я. Поскольку зрение Марли оставляло желать лучшего, он, скорее всего, принял кучу подушек за своего хозяина.

– Он был абсолютно уверен, что там спишь ты, – сказала Дженни. – Я видела, как он туда смотрел! Он точно думал, что ты спишь!

Мы посмеялись, и потом Дженни добавила:

– Ты должен вознаградить его за такую верность.

Так я и сделал. Преданность всегда была неотъемлемой чертой моего пса.

После возвращения из Шенксвиля прошла неделя, и вот начался кризис, которого мы так боялись. Я одевался в спальне, как вдруг услышал громкий стук, за которым последовал крик Конора:

– Помогите, Марли упал с лестницы!

Я подбежал и обнаружил Марли у подножия лестницы, где он отчаянно пытался встать на лапы. Мы с Дженни принялись ощупывать его, осторожно растерли его лапы, пересчитали ребра и помассировали спину. Вроде бы ничего не сломано. Марли со стоном поднялся и ушел, даже не хромая. Конор рассказал о происшедшем. Марли начал спускаться по ступенькам, но, преодолев только две, понял, что вся семья осталась наверху, и попытался развернуться. Однако лапы отказали, и он полетел вниз, пересчитывая ступеньки.

– О, да ему еще повезло! – заметил я. – Подобное падение могло иметь и летальный исход.

– Не могу поверить, что все обошлось, – сказала Дженни. – Видимо, у него, как у кошки, девять жизней.

Но в том-то и была проблема, что не обошлось. Через несколько минут Марли потерял способность двигаться, а когда я вернулся домой с работы, он был полностью выведен из строя и вообще не мог пошевельнуться. Казалось, у него болело везде и над ним поработал искусный маньяк-убийца. Однако больше всего его обескуражила травма левой передней лапы: она не выдерживала никакого веса. Когда я растирал ее, он не скулил, и мне показалось, что он просто растянул сухожилие. Как только он меня увидел, то попытался встать, но тщетно. Учитывая слабость задних лап, у Марли осталась только одна рабочая конечность, что для любого четвероногого существа просто ужасно. Он попытался было удержаться на трех лапах, но задние подкосились, и пес рухнул на пол. Дженни дала ему аспирин и приложила лед к передней лапе. Марли, не теряя присущей ему игривости даже в такой сложный момент, попытался проглотить кубики льда.

В половине одиннадцатого вечера его состояние не улучшилось, к тому же он не мочился с часу дня, то есть уже около десяти часов. А я и понятия не имел, как выпустить его на улицу и затащить обратно. И все же я решил попытаться. Широко расставив ноги и обхватив пса руками, я поставил его на задние лапы. Раскачиваясь, мы вместе побрели к парадной двери, и мне приходилось постоянно поддерживать его. Но на крыльце Марли замер. Лил сильный дождь, и ступеньки крыльца были мокрыми и скользкими. Он с опаской смотрел на них.

– Давай же, – попросил я. – Сходи быстренько в туалет, и пойдем обратно.

Марли явно не хотел участвовать в этом мероприятии, а я не мог убедить его сделать дела прямо на крыльце. Старую собаку новому фокусу не научишь. Он зашел в дом и посмотрел на меня печально, словно извиняясь за то, что не может выполнить мою просьбу.

– Мы попробуем еще раз попозже.

Словно поняв мои слова, он с трудом опустился на три рабочие лапы и опорожнил весь мочевой пузырь в прихожей. На полу расплылась большая лужа. Впервые с тех пор как я принес его маленьким щенком, Марли написал в доме.

На следующее утро Марли стало лучше, хотя он все еще прихрамывал, как инвалид. Мы выгуляли его, и он облегчился без проблем. На счет три мы с Дженни подняли его на ступеньки крыльца.

– У меня такое ощущение, – сказал я, – что Марли никогда больше не сможет сам взойти по лестнице. Ему придется приучиться спать и вообще жить на нижнем этаже.